– Вряд ли их противостояние идет школе на пользу, – высказался Белецкий.
– Это верно, Фридрих Карлович, – согласился Михаил Петрович. – У нас тут с некоторых пор образовались две непримиримые коалиции. Так сказать, партия Юлии Павловны и партия Анны Сергеевны, и до последнего времени, надо сказать, вторые в глазах попечителей выглядели достойнее, пока не произошла эта глупость с одной из воспитательниц.
– Что за глупость? – заинтересовался Руднев.
– Была у нас при третьегодках воспитательница, Раиса Тимуровна Абашева, можно сказать, правая рука Анны Сергеевны. Они вроде как даже подругами были с детства. В пансионе там что ли вместе учинились, или даже семьи их дружили, не важно. Абашева эта, ну, чистая фурия. Девочки её как огня боялись. Придиралась к ним по чём зря. За любую провинность престрожайше наказывала. Они её Грымзой прозвали… У нас тут у всех свои прозвища. Меня вот Филином окрестили, проказницы, – старый учитель по-доброму рассмеялся, а после продолжил. – Так вот эта самая Грымза, прости господи, выставлялась Беловой как эталон воспитателя. Она всем её в пример ставила, а Юлии Павловне вечно глаза колола, что дескать, кабы её, Анны Сергеевны, воля, она бы весь персонал школы под такой вот идеал подобрала. И тут такой конфуз произошёл! Une histoire honteuse! (Фр. Позорная история!) Абашева, никому ничего не сказав, в ночи исчезает из школы, а на утро Опросина получает от неё телеграмму с объяснениями, что, дескать, нижайше просит простить её и понять, как женщина женщину. Встретила, де, молодого да горячего поручика и – всё! Уезжает с ним в его какое-то там Тьмутараканское имение, где желает провести свои дни в любви и счастье. А Грымзе-то при этом, надо сказать, все сорок три годка уж как стукнуло. Ох, и высказала же тогда Юлия Павловна инспектрисе! Да ещё и на людях! Всё припомнила! А после и попечителям написала.
– А когда это произошло? – спросил Руднев.
– Да совсем недавно, с неделю. От того-то Юлия Павловна сегодня Беловой про это и пеняла, когда инспектриса про вас и попечителей вопросы задавать стала… А вы, господа, уж простите моё стариковское любопытство, и впрямь каким образом в Аничкиной иколе оказались? У нас тут, сами видите, мужской стандарт как на паперти: ни старик, так калека али убогий. Да и странно как-то, что вы, Дмитрий Николаевич, учительствовать пошли. Я про вас знаю, вы аристократ и художник с именем. Что за причуда? Или же смысл в этом какой-то есть, который старому Филину знать не положено?
– У причуд тоже свой смысл, – уклончиво ответил Руднев. – Скажу так, мы здесь по надобности служебной, связанной с репутацией школы.
– Эвана как! Надеясь, что вы копать будете под Белову, а не под Опросину. Я в её партии состою, если что.
– Мы станем придерживаться нейтралитета, – заверил биолога Белецкий и вернул разговор к прерванной теме. – Так вы, Михаил Петрович, про воспитательницу легкомысленную рассказывали. Чем там дело-то кончилось?
– А так, собственно, ничем. После телеграммы от Абашевой ни слуху, ни духу больше и не было. На её место Анастасию Аркадьевну Волжину назначили, а та сама ещё дитя. Сердце у неё золотое, и талант большой, а вот опыта выживания в воспитательском серпентарии пока совсем никакого нет. Достаётся ей от Анны Сергеевны пуще, чем ученицам. Уж сколько раз я ей слёзы-то утирал, – Мещеряков сердобольно покачал головой, а потом с горькой усмешкой добавил: – Вот ведь, господа, бывает, такие заковырки судьба подкидывает! Анастасию Аркадьевну на место Грымзы аккурат в её, душеньки, день рождения назначили, третьего сентября. Сразу же, как Раиса Тимуровна со своим полюбовником в ночь-то сбежала. Такой вот подарок неоднозначный.
Руднев с Белецким незаметно для Мещерякова обменялись взглядами. В ночь на третье сентября из Аничкиной иколе исчезла не только влюбленная воспитательница, но и дочь сербского короля.
После разговора с биологом Руднев поспешил к Юлии Павловне.
– Мадам, почему вы скрыли тот факт, что вместе со Стефкой исчезла одна из ваших воспитательниц? – сурово спросил он.
– Потому что это произошло не вместе, как вы изволили выразится! – возмущенно ответила директриса. – Между этим двумя событиями нет никакой связи!.. Как же вы быстро умудрились разнюхать эту грязь!
– У меня хороший нюх, Юлия Павловна! Поэтому-то я и здесь. И если вы не хотите, чтобы я, как полоумный терьер, перекопал в вашей благообразной школе все клумбы, извольте сами предъявить мне все здешние секреты, особенно те, что не очень-то хорошо пахнут.
Дерзость Дмитрия Николаевича возмутила Опросину до глубины души, но она сдержалась.
– Не знаю, что вам наговорили, – холодно сказала она. – Но эта история не более, чем пример досадной ошибки моей помощницы в оценке людей. Анна Сергеевна – опытнейший администратор, но и она могла сделать промах и не разглядеть таившуюся в её подруге греховность.
– Меня не интересует история грехопадения вашей воспитательницы. Я хочу знать подробности её исчезновения. Как это произошло?
Опросина надменно поджала губы, давая понять, что не станет обсуждать такую постыдную тему.
– Юлия Павловна, никому кроме вас я не могу задать этот вопрос, не возбудив подозрений, вы же понимаете, – продолжал настаивать Руднев. – Ответьте мне, пожалуйста!
– Мне нечего вам рассказать, Дмитрий Николаевич, – сдалась Юлия Павловна. – Когда утром обнаружилось исчезновение девочки, мне было не до чего. Я лишь стремилась ограничить круг посвящённых лиц и скрыть появление в школе агентов, поэтому до полудня я ни с кем из педагогов и воспитателей не общалась. Я, собственно, телеграмму от Абашевой прочла раньше, чем узнала, что она сбежала. Потребовала объяснений от Анны Сергеевны. Это всё, что я могу вам на этот счёт поведать.
– А что вам сказала Анна Сергеевна?
– Что Раиса Тимуровна не явилась на утренний сбор воспитательниц. Они всегда собираются за полчаса до подъема девочек. Она решила, что Абашева заболела, пошла к ней в комнату, но той там не оказалось. Вещей в комнате тоже не было.
– Она попыталась её искать?
– Естественно! Сперва сама обежала всю школу, потом опросила персонал.
– Кто-нибудь что-нибудь видел?
– Нет.
– А сторож?
– Он тоже ничего не видел. Но, при желании, покинуть территорию школы можно не только через ворота.
– Понятно. Анна Сергеевна заявляла в полицию об исчезновении?
– Зачем бы она стала это делать? Было очевидно, что Абашева покинула пансион добровольно, а её телеграмма окончательно всех в этом убедила.
– Я могу увидеть эту телеграмму?
Директриса вынула из ящика стола папку с личным делом, на котором значилось имя оскандалившейся воспитательницы и протянула его Рудневу.
– Телеграмма приложена мною к личному делу Раисы Тимуровны.
– Вы сказали мне, Юлия Павловна, что личные дела персонала я найду вон в том шкафу, – заметил Дмитрий Николаевич. – Почему же это личное дело лежит не там?
Опросина вспыхнула.
– Вы зарываетесь, Дмитрий Николаевич! Пока что я сама решаю, что и где мне хранить в моём кабинете! Я не считала, да и сейчас не считаю, что личное дело Абашевой имеет какое-либо отношение к вашему расследованию.
Руднев покачал головой.
– Юлия Павловна, я не имею целью оскорбить вас или хоть в малой степени принизить ваши права начальницы школы, но до тех пор, пока ребёнок не найден, решать, какая информация имеет отношение к делу, а какая – нет, буду я, – отчеканил он.
Руднев раскрыл папку, перелистнул, вынул телеграмму и прочёл.
– Какой заработок у ваших воспитателей? – неожиданно спросил он.
Юлия Павловна, видимо уставшая сопротивляться, ответила уже без препирательств.
– Их доход составляет сто сорок два рубля в год, плюс четыре платья и полный пансион.
– Эта телеграмма обошлась ей в полтора рубля. Вам не кажется странным такое мотовство?
– На фоне того, что она вытворила, нет!
– Ну, хорошо, допустим. Но почему она просто не оставила записку?