В 1901 году долг населения по продовольственным ссудам составил 52,7 млн.. руб. к 1905 г. вернули 771 тыс. руб., прощено 24,9 млн.. руб. На 01 января 1905 г. этот долг составлял уже 127,6 млн.. руб.
О чем говорят эти цифры. Во-первых – они говорят о том, что царская власть отнюдь не выжимала последние соки из деревни как это делал, к примеру, Сталин. Во-вторых – при таких постоянных списаниях, о какой системе налогообложения можно говорить? Никто и не платил ни налоги, ни выкупные – зачем, все равно спишут. А кто платит, тот дурак.
В-третьих – нетрудно заметить, что это своего рода система социального взяточничества. Власть пыталась ссудами и их списанием купить лояльность самой многочисленной категории своих подданных. И тем самым отложить или вовсе устранить потребность в политическом их представительстве, то есть в политических реформах. Народ же все больше проникался иждивенчеством и все больше требовал от государства вместо того чтобы работать самому.
В-четвертых – начиная с массовой раздачи 1891 года, эта система становилась все более и более коррумпированной.
Расскажу самую простую схему. При первой же возможности уезд, а то и вся губерния заявляет о недороде. Это выгодно всем, от крестьянина до губернатора, потому что поступят «федеральные деньги» /говоря современным языком/. Как только деньги поступали – волостные писари и земцы начинали составлять списки тех, кому нужна помощь – продовольственная или на обсеменение. В списки первым делом попадали родственники, потом родственники родственников, потом те, кого надо уважить, потом их родственники. Потом те, кто принес «барашка в бумажке». Списки никто не проверял, потому что это начало 20 века, как проверишь. По спискам поступала помощь, которая выдавалась в виде записок – ярлыков. Получив ярлык на столько-то пудов – крестьянин из списка (ему зерно было не нужно) шел к купцу – какому надо купцу. Купец давал ему не зерно, а деньги – из расчета 50-60 копеек за пуд, крестьянин расписывался в книге и отдавал ярлык. Монетизация льгот, однако. Купец шел с ярлыками в управу и получал по ним уже 90 копеек за пуд, причем физического зерна у него могло и не быть – просто он зарабатывал на записях в тетради. Понятно, что при таких гешефтах – недороды становятся очень выгодным делом и происходят все чаще и чаще.
МВД, которое ведало и продовольственным делом – просто не имело возможности проверить всех и вся – но редкие проверки выявляли совсем поразительные факты. Были, например те, кто продавал по тысяче и более пудов урожая – и тут же становился в очередь на продовольственную и семенную ссуду как голодающий. Нетрудно понять и то, что при таких порядках помощь до людей, действительно в ней нуждающихся – обычно не доходила.
Потом наступил 1914 год – и проблемой помощи беженцам и действующей армии начали заниматься те же самые земские люди, которые в российской прессе почему-то почитались образцом честности и бескорыстного служения, и которые год из года составляли эти списки. Это именно та «прогрессивная общественность», которая создала «Союз Союзов», «Земгор», которая шлялась по тылу в земгусарских френчах, которая прорвалась в Думу и упоенно критиковала власть.
Кстати. По странному стечению обстоятельств царский гнет для этих людей стал особенно невыносимым после того, как в начале 1917 года Царь окончательно понял, что Дума взяла путь на конфронтацию и по отмашке из Зимнего Дворца началась реализация накопленных материалов, а так же новые ревизии, связанные с распределением продовольственной и прочей помощи беженцам и выполнением гособоронзаказа. Понятно, что там было воровство великое, и воровали «лучшие люди страны» – те же самые, которые воровали два десятилетия до этого. Потому то и скинули несчастного Николая II – не мешай воровать!
Был царь дурачок, был и хлеб пятачок. А пришла республика – хлеб стал тридцать три рублика…
Н-да…
Почему происходили постоянные недоимки. Почему русское село не развивалось, все больше и больше пропитываясь иждивенческими настроениями, ждало все новых и новых послаблений от государства?
Считается, что крестьяне были освобождены в 1861 году, почти одновременно с освобождением американских рабов. На самом деле, это было не так. Крестьяне, избавившись от зависимости от барина – но лишь для того, чтобы попасть в другую зависимость – к общине. Зависимость эта была по сегодняшним меркам беспрецедентной.
Община была как бы маленьким квазигосударством. Высшим органом власти общины был сход, в котором имели право участвовать все домохозяева. Сход выбирал старосту, который вершил власть в общине в промежутках между сходами.
НИКАКИМИ ПРАВОВЫМИ АКТАМИ ПРОИСХОДЯЩЕЕ В ОБЩИНЕ НЕ РЕГУЛИРОВАЛОСЬ. ОБЩИНА ИМЕЛА ПОЧТИ АБСОЛЮТНУЮ ВЛАСТЬ НАД ИМУЩЕСТВОМ И ДАЖЕ ЖИЗНЯМИ КРЕСТЬЯН.
Все акты общины вершились полуграмотными, а порой и совсем безграмотными людьми по «обычаю», которого в писанном виде никто и никогда не видел. Община имела право в любой момент и как угодно провести передел земли, которая принадлежала общине, а не крестьянам (хотя на деле проводили не все и не всегда, часть общин не произвела к моменту начала Столыпинских реформ ни одного передела). Община имела право накладывать натуральные повинности на ее членов, а так же право разбирать судебным порядком споры между членами общины на сумму до трехсот рублей. Для справки – справный крестьянин имел доход 100-150 рублей в год – то есть два три годовых дохода, при этом суд общины опять-таки вершился полуграмотными людьми, а не судьями, без процедуры и по обычаю, не по закону. Община распределяла налоговое бремя между ее членами, а если кто-то не платил – то община имела право переложить бремя уплаты на другого человека или на всех. Община поставляла рекрутов, то есть решала, из чьих семей забирать детей на 25 лет. Никаких возможностей пожаловаться на решения общины не было. Как не было и возможности выйти – община решала, может ли человек выйти из общины, получить паспорт и уехать, скажем, в город на заработки.
А теперь скажите мне: это свобода?
Помимо прочего, выдвинутые общиной должностные лица – быстро коррумпировались и разлагались, превращаясь в этаких маленьких волостных и уездных хозяев.
МВД в 1887 г. так охарактеризовало сельское самоуправление: «Растраты общественных сумм, превышение и бездействие власти, явные насилия и произвол, неисполнение закона, лихоимство и другие преступления и проступки по должности сделались в течение последнего десятилетия (1875-1885) обычным явлением в среде как волостных старшин и сельских старост, так и других должностных лиц крестьянского общественного управления». Так, например, в одной из Юго-Восточных губерний с 1875 по 1880 г. привлечено было к ответственности 720 сельских должностных лиц, растративших в сумме 227 тыс. руб. Неудовлетворительность состава крестьянских должностных лиц, пишет Бржеский, наблюдается почти повсеместно и в 1890-е гг. Сельские власти из органов, «поставленных на страже интересов крестьянского самоуправления… превратились в зависимых от полиции взыскателей подати, энергия которых находится в прямой зависимости от воздействия полицейского начальства, так как других побуждений к надлежащему ведению дела не имеется…
…
Бржеский /доктор права, вице-директор Департамента окладных сборов (заместитель министра по налогам и сборам в современной терминологии)/ так же отмечает: «Сельский староста и волостной старшина, который настоятельно и строго требует выполнения крестьянами их податных обязанностей, нередко считается обществом за врага, сход уменьшает ему содержание, выживает из должности и даже впоследствии продолжает мстить ему, обделяя землей и лесом, притесняя пастбищем, нанося всякие обиды и оскорбления. Понятно, что ввиду такого возмездия со стороны однообщественников должностные лица предпочитают нести всякие наказания за свои служебные упущения и нарушения закона со стороны общих властей, лишь бы не восстановлять против себя крестьян, тем более, что известны случаи даже назначения обществами особого денежного вознаграждения старшинам, которые были подвергнуты взысканиям за нерадение по службе».
