Она чуть приподнялась на локтях, и на моих губах остался горячий след от ее поцелуя. Поцелуя ценою в жизнь, ценою в смерть. И пока я живу на этой земле, я буду помнить тот самый первый, самый теплый поцелуй в моей жизни.

Алекс никогда не любил ее больше, чем сейчас. Сейчас, когда они сидели в крошечной комнатушке, снятой на ночь на богом забытой улице, перед таким же крошечным камином, вытянув вперед затекшие от долгой ходьбы ноги.

Она сидела, опираясь на ладони и откинув голову так, что было видно, как двигается жилка на ее шее в такт ее дыханию. В полумраке комнаты ее лицо, спрятанное в тени огня, обретало поистине завораживающие черты.

Сейчас Алексу хотелось быть светом, который ненавязчиво ласкал ее подбородок, когда она чуть наклоняла голову вперёд, повинуясь непонятному ритму в своей голове; быть ночью, которая кутала ее спину, волосы, глаза в своё холодное одеяло, пробегаясь пальцами по затылку, вызывая при этом мелкую дрожь по всему телу.

Она сидела, прикрыв веки и улыбаясь чему-то, о чем молчала, но это молчание заглушало мерный треск поленьев в камине. Алексу даже казалось, будто он слышал, как та напевает что-то себе под нос, но не решился бы приблизиться настолько, чтобы проверить свою догадку.

Алекс так засмотрелась на ее лицо, что чуть не подпрыгнул от неожиданности, когда носочек ее ступни в розовом в горошек носке коснулся его собственной ноги.

– Ты что, боишься меня? – с улыбкой спросила она, положив голову на бок и лукаво сощурившись. Алекс усмехнулся, чтобы скрыть смущение от того, что она застала его врасплох.

Ещё несколько часов назад, когда они, овеваемые ветрами, стояли на мысе Рока1, и ее длинные волосы метались из стороны в сторону, как безумная карусель, она посмотрела на него точно так же: эдакая хитринка в пронзительно синих глазах, словно бы вобравших в себя глубину океана позади, и улыбка, улыбка, которая согревала его изнутри, хотя под куртку задувал ледяной ветер.

Алекс не боялся ее, нет. Он боялась лишь чувств, которые душили его, заставляли сердце отстукивать бешеный ритм, когда она смотрела на него вот так, не отрываясь, как будто хотела добраться взглядом до самых сокровенных уголков его души. Он чувствовал, будто ходит по лезвию ножа; ещё немного – и он сорвется в пропасть, откуда нет выхода и где отчаяние поглотит его настолько быстро, что он не успеет издать ни звука.

Наконец, он улыбнулся в ответ и сказал как ни в чем не бывало:

– Как же тебя можно бояться! Просто задумался.

На этом разговор прекратился, и комната снова погрузилась в молчание. Она ещё на несколько секунд остановила свой взгляд на Алексе, на этот раз в нём виделся лёгкий оттенок сомнения, как будто она не до конца верила его словам. Слегка нахмурившись, она отвернулась, обхватила руками колени и положила на них голову.

И это было самое невыносимое: момент, когда хочется признаться во всем на свете, даже в том, в чём Алекс сам бы себе не признался, но надо молчать. Молчать, когда все в нем говорит за себя: дрожь в руках, горящие от волнения щеки – но не язык. Он не хотел выдавать себя, боясь разрушить те крепкие узы дружбы, что связывали их уже много лет и с каждым годом только крепчали; но в то же время он хотел броситься к ней, заключить в объятия, поверить ей чувство, томившее его, и больше никогда не отпускать.

Она встала, отсвет огня скользнул по ее спине и затронул волосы. Заправила локон за ухо, и Алексу показалось, что глаза ее блестели.

– Алекс?

Он встрепенулся – она смотрела прямо на него, и теперь Алекс видел, что не ошибся: в глазах ее действительно стояли слезы. Видел также, что та будто бы робеет перед тем, что хочет сказать, и в нерешительности оттягивает момент. Она опустила на миг глаза, словно набираясь смелости, и произнесла тихо, но уверенно:

– Пусть Португалия будет только нашей: твоей, моей и ничьей больше, хорошо?

У Алекса перехватило дыхание, но, совладав с собой, он встал, оказавшись над самым ее лицом, улыбнулся дрожащими губами и произнес:

– Конечно; ведь только с тобой я был сегодня на краю света.

Ее лицо просияло. А Алекс стоял и смотрел ей прямо в глаза и был уверен больше чем когда либо: теперь все будет по-другому.

Он помнил все. Как трепетала ее юбка на ветру, как она смеялась, громко, звонко, надрывисто, как рокочет гром в дождливый день; помнил, как она любила со всего разбегу бросаться в воду, и как вода стекала после по ее русым волосам. Он помнил каждый миг, проведенный с ней, каждый ее шаг или взгляд, и каждое воспоминание было мёдом для его души. Но это все было до, потому что пришел момент, когда она исчезла из его жизни. Исчезла со своим звонким смехом, исчезла с шаловливостью маленькой девочки, с ясностью взгляда и наивностью помыслов.

Был приятный августовский вечер, из таких, когда уже начинает раньше темнеть, и воздух зависает в прозрачной холодности, предвещая осень. Они по обыкновению мирно прогуливались у реки, и он несмело вел ее под руку. Ей не было еще семнадцати, и звали ее Катей Старцевой. Она была довольна хороша собой, но не то чтобы сильно выделялась среди девушек ее возраста; его в ней привлекала та непринужденность и искренность, что светились в ее маленьких серых глазах.

Они не помнили, как познакомились. Видно, жизнь свела их вместе и не оставила за собой следов. Каждое лето Катенька приезжала на все каникулы на дачу, где в соседнем доме ее уже давно ждал Саша Боренькин.

– Какая у тебя смешная все-таки фамилия, – как-то сказала Катя и засмеялась так звучно, как умела только она.

Все три месяца Саша и Катя без устали носились по деревне, таскали яблоки у Сашкиного деда в огороде, плавали в речке наперегонки и ошарашивали местных старушек залихватскими выходками. Они были командой, одним целым, и каждое их расставание в конце лета непременно заканчивалось слезами обоих, однако и не обходилось без подлянок, которые каждый из них обнаруживал уже после уезда Катеньки.

Они строчили друг другу письма, где высмеивали учителей, составляли планы на будущие каникулы и в минуты грусти писали о том, как же они скучают по знойному лету, когда можно было веселиться и не делать уроки, смеяться и быть счастливыми вместе.

Время шло, и на пороге юности оба ощутили то эфемерное чувство, что просыпается в молодых людях так неожиданно и ясно, что весь привычный уклад жизни кажется чем-то иным. Они все так же продолжали дружить, вместе смеяться, подолгу разговаривать по ночам на сеновале, и старались не замечать те изменения, что произошли с ними их последним летом.

То лето выдалось на удивление холодным. Накануне Саша получил письмо от Катеньки, где говорилось о том, что она приезжает сегодня утром. Еще только солнце показалось из-за горизонта, он уже был одет в новую парчовую куртку и с замиранием сердца отправился на велосипеде на железнодорожную станцию.

Поезд опаздывал. Когда, наконец, состав пристал к полуразрушенной платформе, из последнего вагона соскочила девушка с Катиным чемоданом. Девушка неуверенно всмотрелась в сторону Саши и, широко улыбнувшись, помахала ему. Он оторопевши смотрел, как она перелезает через рельсы, тащит за собой кожаный чемодан и все время ему улыбается. Когда она, наконец, достигла его, он понял, что эта девушка и есть Катя. Однако вместо того, чтобы с криком кинуться друг другу в объятия, они какое-то время просто стояли и молча смотрели друг на друга, словно и не видели никогда. Саша протянул ей руку, и она ответила мягким рукопожатием. Новая Катя казалась чем-то удивительным и почему-то, как показалось Саше, недоступным.

Он по привычке усадил ее к себе на багажник, положив на него сперва тяжелый чемодан, и, оседлав своего железного коня, заколесил по дороге.

Весь день они говорили без умолку, пересказывая все то, что невозможно было описать на бумаге, и с каждым часом Саша все больше удивлялся, какой она все-таки стала. Впервые он смотрел на нее как-то по-новому, не как на старого закадычного друга. Все последующие дни они гуляли, идя рядом, а однажды Катя взяла его под руку. Вот так просто взяла и все. Весь тот день они на удивление молчали, а на следующий так же продолжили беседовать, но было какое-то непонятное напряжение между ними, словно они до этого и не копались вместе в песке, не купались голышом в речке, не прятались в шкафу от Сашкиной бабки.