— Вот, прочитайте, — сказал он, — тут, как говорится, на все вкусы. Потом обратился к адъютанту Тьебо:

— Главное, нашему другу Сальвато Пальмиери все лучше; теперь тот, кто мне пишет — а это, наверное, врач, — ручается за его жизнь. Впрочем, они там, по-видимому, хорошо наладили связь; это уже третье письмо, которое я получаю через трех разных посланцев, и каждый раз они меняют пароль и не требуют ответа. Потом он обратился к генералу Эбле:

— Ну как? Что скажете?

— Я скажу, — ответил генерал, первым входя в большой зал, известный нам, потому что мы уже видели в нем Шампионне, рассуждающего с Макдональдом о величии и упадке римлян, — скажу, что пятьдесят две тысячи человек и сто орудий — цифры внушительные. А сколько у вас пушек?

— Девять.

— А людей?

— Тысяч одиннадцать-двенадцать, да еще Директория не нашла лучшего времени, как именно сейчас просить у меня три тысячи, чтобы подкрепить гарнизон Корфу.

— Но мне кажется, генерал, — вмешался Тьебо, — что в таких обстоятельствах, в каких мы сейчас находимся, при том, что Директории они неизвестны, вы могли бы отказаться от исполнения этого приказа.

— Гм! — усмехнулся Шампионне. — Не находите ли вы, Эбле, что в хорошей крепости, оборудованной вами, девять-десять тысяч французов смогут противостоять пятидесяти двум тысячам неаполитанцев, особенно когда ими командует генерал барон Макк?

— Знаю, генерал, для вас нет ничего невозможного, — засмеялся Эбле, — к тому же неаполитанцев я изучил даже лучше вас.

— Где же вы с ними познакомились? Ведь их пушки молчат уже полстолетия, если не считать Тулона.

— Когда я еще был в чине лейтенанта, тому назад двенадцать лет, — отвечал Эбле, — барон Салис привез меня в Неаполь вместе с Ожеро, тогда всего лишь сержантом, и с полковником де Поммерей, который так и остался в том же чине.

— А зачем вас занесло в Неаполь?

— Мы приехали, чтобы по распоряжению королевы и его превосходительства сэра Джона Актона перестроить армию по французскому образцу.

— Вы сообщаете мне дурную новость, Эбле. Если мне придется иметь дело с армией, организованной вами и Ожеро, все пойдет не так легко, как я предполагал. Принц Евгений, не зная, кто стоит во главе армии, которая выступила против него, сказал: «Если это Вильруа — я разгромлю его; если Бонфер — мы сразимся, а если Катина — он разгромит меня». Я могу сказать то же самое.

— Нет, на этот счет будьте спокойны. Не знаю, отчего поссорились господин Салис и королева, но факт тот, что месяц спустя всех нас прогнали прочь и пригласили инструкторов-австрийцев.

— Итак, вы говорите, что прожили в Неаполе месяц?

— Месяц или полтора, теперь уже точно не помню.

— Ну, тогда я спокоен. И мне понятно, почему Директория прислала ко мне именно вас. За этот месяц вы, вероятно, не теряли времени даром?

— Нет, я познакомился с городом и окрестностями.

— Не решаюсь пока утверждать, что это будет нам полезно, но как знать? А пока, Тьебо, — продолжал генерал, — так как неприятель может появиться здесь через три-четыре дня и в мои планы не входит задерживать его наступление, распорядитесь, чтобы в замке Святого Ангела дали пушечный выстрел в знак тревоги, чтобы забили тревогу во всем городе и чтобы гарнизон под командованием генерала Матьё Мориса собрался на Народной площади.

— Слушаю, генерал.

Адъютант вышел, не выказав ни малейшего удивления, с пассивной готовностью исполнить приказание, присущей офицерам, которым впоследствии суждено самим стать командирами. Но почти тотчас же он вернулся.

— Что такое? — удивился Шампионне.

— Генерал, — отвечал молодой человек, — из Сан Джермано прибыл адъютант генерала Макка и просит доложить вам о нем. По его словам, он привез важную депешу.

— Пусть войдет, пусть войдет! — сказал Шампионне. — Никогда не следует заставлять ждать наших друзей, а врагов тем более.

Молодой человек вошел; он слышал последние слова генерала и, улыбаясь, весьма изящно и вежливо поклонился, в то время как Тьебо передавал дежурному офицеру три распоряжения, которые дал Шампионне.

— От применения этого правила вашим друзьям приходилось хорошо, а врагам плохо, ваше превосходительство. Потому не обращайтесь со мной как с врагом.

Генерал двинулся ему навстречу, протянув руку:

— Под моей кровлей, сударь, нет врагов, они становятся гостями. А потому добро пожаловать, даже если под полой своего плаща вы несете мне войну.

Молодой человек еще раз поклонился и подал главнокомандующему депешу Макка.

— Если это не война, — сказал он, — так нечто весьма на нее похожее. Шампионне вскрыл письмо, прочел его, причем по лицу его нельзя было судить, какое оно произвело на него впечатление. Что же касается посланца, знавшего содержание депеши, поскольку он сам ее написал, хотя и не одобрял ни формы ее, ни содержания, то он с волнением следил за тем, как генерал пробегал глазами строку за строкой. Дойдя до последней фразы, Шампионне улыбнулся и положил депешу в карман.

— Сударь, — обратился он к молодому посланцу, — глубокоуважаемый генерал Макк пишет, что вы можете провести у меня четыре часа. Я благодарен ему за это и ни одной минуты не уступлю вам.

Он вынул часы.

— Сейчас четверть одиннадцатого; в четверть третьего вы будете свободны. Тьебо, — обратился он к адъютанту, который, передав распоряжения генерала, вернулся в залу, — прикажите поставить еще один прибор, господин майор окажет нам честь позавтракать с нами.

— Ваше превосходительство, — пробормотал молодой офицер, более чем удивленный — смущенный учтивостью генерала в отношении человека, доставившего столь невежливое письмо, — я, право, не знаю…

— Следует ли принять приглашение позавтракать с какими-то беднягами, у которых ничего нет, тогда как вы недавно от роскошного королевского стола? — сказал Шампионне, смеясь. — Соглашайтесь, майор, соглашайтесь. Никто, будь он хоть самим Алкивиадом, не умрет от того, что ему случайно пришлось отведать черной похлебки Ликурга.

— В таком случае, — отвечал адъютант, — позвольте мне, ваше превосходительство, поблагодарить как за приглашение, так и за то, что оно было сделано в подобных обстоятельствах. Возможно, я и окажусь за завтраком спартанца, но только француз может быть настолько вежлив, чтобы пригласить меня к столу.

— Генерал, — сказал Тьебо, входя, — завтрак подан.

Шампионне предложил майору Ульриху Райзаку первым войти в столовую и указал ему на место между генералом Эбле и собою.

Завтрак, хоть не был сибаритским, отнюдь не являлся и спартанским; это оказалось нечто среднее. Благодаря подвалам его святейшества Пия VI вина были самые лучшие.

В ту минуту, когда садились за стол, раздался пушечный выстрел, за ним второй, затем третий.

Молодой человек при первом вздрогнул, прислушался ко второму, к третьему остался равнодушен.

Он не задал никакого вопроса.

— Слышите, майор? — спросил Шампионне, видя, что гость продолжает молчать.

— Слышу, генерал. Но, признаюсь, не понимаю.

— Это тревога.

Почти в тот же миг забили общий сбор.

— А почему бьют барабаны? — спросил австриец, улыбнувшись.

— Это общая тревога.

— Я так и думал.

— Еще бы! Сами понимаете, после такого письма, какого удостоил меня генерал Макк… Вам, вероятно, известно его содержание?

— Я сам его писал.

— У вас прекрасный почерк, майор.

— Но диктовал его генерал Макк.

— Генерал Макк прекрасный стилист.

— Но как это могло случиться? — спросил майор, слыша непрекращающуюся пальбу и барабанный бой. — Я не заметил, чтобы вы отдали какое-либо распоряжение! Уж не узнали ли меня ваши пушки и барабаны, уж не волшебные ли они?

— Нашим пушкам в особенности следовало бы быть волшебными, ибо — известно это вам или нет, — у нас их всего-навсего девять. Как видите, маловато, чтобы отвечать вашему артиллерийскому парку в сто орудий. Еще котлету, майор?