— Пышненькая, мягонькая, сладенькая, толстенькая…

— Вот так не надо. Как угодно, но не последним словом. И не однокоренными.

— Почему?

— Ну потому что… ргх, фиг с ним, «толстенькой» можно иногда, потерплю. Но только не «толстушечкой».

— Почему? — повторил я, взяв её руку.

— Бесит это слово. — она покраснела.

— Бесит, или стыдит?

— Всё вместе.

— Соф, ты пухленькая. Это тебя красит. И я тебя такой очень ценю, люблю, и хочу. Ты желанная, красивая и женственная. И особенно тебя красят они, — я легонько пожмякал жирок на её бёдрах, — и она, — я поцеловал её грудь.

Она раскраснелась ещё сильнее.

— Ещё, — она накрыла мои руки на своих бёдрах, касаясь больших пальцев, которыми я несильно надавливал ей на низ пухлого животика.

— Хорошо, — улыбнулся я, начиная мять её жирок. — Толстушечка.

— Раф. Укушу.

— Ладно, пампушечка.

— Так лучше.

Я чмокнул её в низ живота, обнял и улёгся набок, выключив свет.

— Доброй ночи, булочка.

— Доброй ночи, пончик.

Прошло три недели. Мы с Софит честно сидели на диете, ограничивая себя во всем. С нагрузками были аккуратнее, потому что сердечко у меня и без того не особо выносливое. В основном мы много гуляли пешком и по лестницам. Не спеша. Этим утром, шёл дождь, мне захотелось уюта, и когда я застёгивал на себе пижаму-панду, я заметил, что ткань почти не давит мне в боках и в животе, а пуговки не натягивались, а застёгивались весьма спокойно. Я схуднул? Я подошёл к зеркалу и стал себя рассматривать. Гм. По внутренним ощущениям я почти ничего не замечаю, и измений во внешности вроде нет. Разве что, голод был уже не такой сильный, я немного привык к траве, корнеплодам и кефиру на ночь. Из душа вышла Софа.

— Ой, а кто это тут такой хорошенький?

— Вот вам легенда о кунг-фу панде, — ухмыльнулся я, повернувшись к девушке.

— Хех. Так, погодь, бочком повернись.

Я повернулся. Софа улыбнулась и обняла меня.

— Ты похудел, пухленький. Пижама хорошо сидит. Не жмёт?

— Нет. Я сейчас, — я подошёл к весам. Встал на них. А затем комнату пронзил мой счастливый ор. — ДААААААААА!!!

— Минус уши, — пискнула Софит. — Сколько, дорог… мм…

Я не дал ей договорить, заткнув поцелуем, подхватил на руки и стал кружиться по спальне.

— А я теперь худой! Минус восемь кило!

— Сколько?!

— Я теперь сто сорок восемь, прелесть моя! Я твой стройный распрекрасный принц!

— Офигеть, я так за тебя рада! — она стала целовать моё лицо. — Я так тобой горжусь, мой дорогой!

— Так, теперь ты.

— Нет, стой, отпусти!

Я поставил её на весы. Софа зажмурилась, а я улыбнулся и крепко чмокнул её в щёчку. Она была с сотню, сейчас девяносто шесть. Моя пышечка полегче, чем я, с неё жирок сходит медленней, поэтому и скинула она меньше.

— Сколько?

— Нисколько, ты не изменилась.

— Слава богу, — выдохнула девушка, обняв меня.

Я поднял её на руки с весов, и снова крепко поцеловал. Она ведь думает, что на килограмм полегче, и если увидит нынешнюю цифру, решит, что потолстела.

— Я очень тобой горжусь, любимый мой, — шептала Флейм.

— Спасибо, дорогая. А теперь, — я взял её руку, — не отметить ли нам сие прекрасное событие плотным завтраком?

— И таким же плотным обедом и ужином, — кивнула Софа и улыбнулась. — Пойдём, покушаем. Я уже совсем без жареного мяса извелась. А сладкое… боже, я хочу пирожные с бананами!

— Пошли скорее, пышечка!

— Секунду! — она шустро оделась в свою пижаму-панду. Потом прильнула ко мне и слегка подтолкнула бёдрами к двери. — Пойдём за вкусняшками, мой милый медвежонок.

— Пойдём, моя любимая мягкая медведица. — я подхватил её на руки и понёс.

Аппетиту дочери лорд не мог нарадоваться долго, равно как и моему.

— Наконец-то одумались. А то сидят, слюной давятся, нет бы поесть как следует, так ведь они у нас на диете! Рафаил, ты на мясо лучше налегай, наешься быстрее. Софочка, пока пирожное не съешь — из-за стола не выпущу. И нарезки, нарезки тоже подъешьте.

— На, попей, — я придвинул к девушке какао.

— Вот твоё, — Софа же придвинула мой чай.

Мы накушались. А потом развалились в спальне и стали смотреть сериальчик, пока в коридоре слышались разборки Мэхиген и Верда, ибо наследник Дарона Флейма не оценил идеи благоверной — смешать селёдку с клюквой и съесть. Я посмотрел на довольную жизнью Софочку, уплетавшую шоколадку, и крепко чмокнул в щёчку.

— Не дам, моё, — она отвернула от меня шоколад.

— Давай поиграем.

— Это во что?

— Ну, можно в шаловливую медсестру и настойчивого пациента.

Софа ухмыльнулась. Затем дёрнула служанок принести еды. Когда принесли четыре подноса горячих блюд, холодных, сладкого и питья, девушка покопалась в шкафу и надела белый коротенький обтягивающий грудь и животик халатик.

— Ну как я?

— Если мне будут делать лоботомию, я хочу, чтобы это сделала ты, — сказал я, таращась на аппетитные формы возлюбленной.

— Мой милый, — она поцеловала меня и вынула из кармана белые меховые наручники. — Как на них смотришь?

— Положительно.

— Люблю тебя, — она шустро приковала меня за руки к кровати.

Я аж растерялся от неожиданности.

— Я почему-то подумал, что приковывать буду тебя.

— Меня потом. — она показала мне ключик и запихнула его в декольте. Поправила грудь. — Итак, теперь будем кушать.

К щекам прилила кровь. Софа, заметив моё смущение, наклонилась и поцеловала меня.

— Ночью ты бухтел: «Софа, раскорми меня и пристегни к кровати», я и подумала, что тебе этого хочется.

— Мне сон хороший снился, — промямлил я.

— Мне отстегнуть тебя, сладенький?

— Нет… нет, я… лучше дай пожалуйста тот красивый кусочек пирога.

У неё засветились глаза. Софочка стала меня кормить. Пристёгнутый к кровати и лежавший я ел и ел. Вскоре я стал замедляться и тяжело дышать.

— Погоди… хух…

— В чём дело, дорогой? Подустал?

— Немножко. Попить не дашь?

— Сейчас.

Я напился какао и икнул. Извинился, и продолжил трапезу. Уже через полчаса я застонал и откинул голову.

— Тяжело!

— Бедняжка, неудобно же, — Софа поправила мне подушку под головой. Опустила руку мне на брюшко. — Ой, какой животик. Как подрос.

— Нгх… — елозил я и стонал. Я старался хоть немного изогнуться, чтобы чрево упиралось в ладонь девушки и массаж был более настойчивым, но я сейчас, видимо, был слишком пузатым, потому что внутри всё стало очень тяжёлым. — Софа, погладь… ну пожалуйста, мне неприятно…

— Мой ты кругленький, — она поцеловала меня, массируя животик. Чмокнула в щёку. Затем поднесла ко мне пирожное. — Открывай ротик, мой толстячок.

Я ел из её ладошек. В меня влезло три пирожных и половина кусочка индейки. Я вздохнул и поёрзал.

— Нет… я всё.

— Рафи, ну же, кушай. Я знаю, что ты сможешь, — она поднесла к моим губам суши.

— Неееет, — хныкал я. — Пузико болит.

— Пузико очень большое, туда поместится ещё чуть-чуть. Ну мой кругленький, мой пухленький, давай, скушай ещё немножечко. Посмотри, это всего-то маленькая сушина. Неужели ты не вместишь её в свое красивое кругленькое брюшко?

Я со скулением съел суши. Потом ещё семь штучек.

— Ах… нгх, живот…

— Что такое?

— Живот, Софа… й-я сейчас лопну…

— Чш-чш-чш, не лопнешь, я рядышком, — она нежно похлопала брюшко. — Всё, ты умничка, мой толстячок.

— М-мне сейчас пузо разорвёт, — заныл я, стараясь дышать мельче, но чаще. — Боже, мой желудок…

Софа бережно покачивала мне животик, помогая улечься пище и перевариться быстрее. Внутри толстое брюхо сыто урчало. Через минут десять Софа прильнула к нему щекой, продолжая описывать круги ладонью.

— Как себя чувствуешь, мой толстенький?

— Полегче немножко. Нгх, Софочка… я, кажется, опять проголодался… не дашь ананас?

Она скормила мне несколько колечек. А потом взяла обеими ладошками меня за воротник и стала расстёгивать пижаму-панду.