Его ладонь сжимает мою грудь, сильно, до боли, до сладкой боли принадлежности кому-то сильному, пока пальцы другой руки гладят меня по лицу так нежно и щемяще, что я почти плачу.
Я все еще задыхаюсь, никак не могу восстановить дыхание, и Люций не дает мне это сделать. Пока я смотрю ему в глаза, его пальцы касаются острыми когтями моих сосков, обводя их по кругу, дразня ожиданием боли, но скользя нежно и слишком легко, так что тело начинает просить больше, сильнее, интенсивнее!.. Но он не дает, он проводит уже мягкими подушечками пальцев по нежной коже живота обманчиво медленно и замирает на грани, за несколько мгновений и миллиметров до изнывающего междуножия.
Как только я отвожу взгляд, рука, ласкающая мое лицо, становится жестоким палачом: она зарывается в волосы и дергает их, заставляя очнуться, снова смотреть в неизбежную черноту.
И тогда замершие на внутренней стороне бедер пальцы снова продолжают свой бег – они дразнят и дразнят и дразнят, ни разу не прикасаясь к тем местам, где я их жду уже с нетерпением.
– И что, за это время ты ни разу ни с кем не потрахалась? – мурлычет Люций.
– Нет… – я шепчу.
– И теперь у тебя такой жестокий недоеб, что ты раздвигаешь ноги в общественном сортире? – издевается эта тварь.
При этих словах внутри меня все сжимается так, что становится больно.
– Перед тобой… – выталкиваю я из губ хриплые тихие слова.
Он наклоняет мою голову вбок, прикусывает острыми клыками мочку уха и шепчет так, что по всему телу проходит дрожь:
– Я выебу тебя так, что ты неделю не сможешь говорить и ходить.
Вместо ответа я раздвигаю бедра так широко, как только могу, и даже издевательская ухмылка Люция меня не может смутить.
Он накрывает мой рот своим и врывается горячим языком внутрь как захватчик. И почти сразу я чувствую как его член тоже входит в меня, внезапно заполняя так плотно и сильно, что я почти кричу от ощущения долгожданной цельности. Я обнимаю его за шею, его руки стискивают мои бедра, и дальше все на свете теряется в огненно-влажной карусели.
Его пальцы то раздвигают мои губы, чтобы горячий язык мог изнасиловать мой рот яростно и жестко, то ныряют между нашими телами, касаясь походя ноющих сосков и царапая кожу на животе, чтобы сжать клитор, еще немного позвонить в дьявольский звонок, как будто нам нужен еще хоть кто-нибудь.
Люций движется резко, быстро, так как мне бы никогда не понравилось, будь это кто-то другой, но я забыла, что когда-то были другие. Я действительно даже не думала все это время, что могла бы… Нет, как бы я могла, он же был частью меня!
– Могла бы подумать и о моих потребностях, любовь моя! – вслед за шепотом в ухо ныряет язык, обводя его изгибы и снова сменяясь шепотом: – У мужчин, знаешь ли, есть потребности.
Что это значит?..
Я не успеваю додумать – он выходит из меня, закидывает мои ноги себе на плечи, и вместо его члена во мне снует его язык. Я бы сказала, что он совсем не замена… если бы могла сказать хоть слово. Меня бьет горячая дрожь, я чувствую себя натянутой стрелой, которая через мгновение… вот еще через мгновение… еще… еще… еще… Вот теперь! Теперь уходит в солнце, раскалываясь на тысячу пылающих частиц.
Никто не дает мне собраться – или сдвинуть ноги. Пальцы ныряют в горячую мокрую глубину, язык скользит снаружи и я не выдерживаю и пары секунд, снова выгибаясь, упираюсь головой в зеркало за своей спиной.
– Еще! – я не уверена, что знаю, кто из нас это стонет, потому что я чувствую как все мое тело умоляет – Еще! Но у меня нет дыхания, все еще нет, чтобы сказать это самой.
И еще. И еще.
И когда я понимаю, что наслаждение переходит в боль и хочу его остановить, я не могу – и тогда я кричу.
Но это не помогает.
Потому что если Люций хочет превратить мою жизнь в ад – он может превратить ее в ад даже с помощью оргазмов.
Я становлюсь то льдом, то огнем. Я плавлюсь и разлетаюсь острыми осколками, я сдвигаю ноги и стучусь затылком о зеркало, я царапаю ногтями его плечи и белоснежный холод раковины.
И когда я ударяюсь о зеркало особенно сильно, оно разлетается на куски, засыпая меня тысячью острейших кинжалов, в каждом из которых отражается искаженное наслаждением-болью лицо вампира.
В темноте слышно мое хриплое дыхание, шум воды и гул бара за дверью.
Я пытаюсь пошевелиться, и с меня падают осколки зеркала.
Открываю глаза. Резкости больше нет. Усиленного слуха нет. Я вновь чувствую, как алкоголь растворяет мои сосуды, отравляет мою кровь, кружит голову. Все мутно.
Так вот что…
Вот…
Я все еще чувствую тонкие пальцы у себя на коже.
В меня все еще вжимается горячее тело.
Горячее.
Я должна была понять.
Она испуганно смотрит на озеро осколков вокруг.
Даша? Или Маша?
Ее губы все еще блестят от моей смазки.
Меня тошнит.
Голова кружится так, что кажется сейчас оторвется.
Я стучусь затылком о раму зеркала, но лучше не становится. С каждым ударом картинка в голове меняется:
…вот Люций вдалбливается в меня со всей силы, а я подаюсь бедрами вверх и вверх, и он рычит….
…вот Даша стонет от моих поцелуев, пока ее пальцы продолжают сновать у меня между ног…
…вот Люций распинает Дашу на столешнице и вжимает живот в край, пока нанизывает ее на себя…
…вот я прикусываю свое запястье, чтобы не закричать, пока Люций трахает меня языком…
…вот Даша стоит на коленях и блестящий от ее слюны член Люция входит в ее горло до самого конца…
…вот я стискиваю грудь Даши, выкручиваю ее сосок, царапаю ее плечи…
…вот…
…нет…
…нет…
«Ты тварь! – визжу я внутри своей головы. – Ты просто тварь! Похотливый выблядок!»
«А мне понравилось, – отвечает мне шелест внутри шелеста мыслей. – Она охуенно сосет».
Потребности, сказал он! Потребности!
Я бью себя торцом ладони в висок, чтобы заставить замолчать его шепот, свой шепот, изгнать воспоминания, но вместо этого они ломаются на куски и перемешиваются так, что уже и не отличить, что с кем происходило.
Люций трахнул официантку в туалете бара.
Я трахнула официантку в туалете бара.
Люций трахнул меня в туалете бара.
Блять, меня тошнит.
5. Слишком долгая дорога
Я сбежала из бара, едва сумев одеться. Где-то потерялся бюстгальтер, совсем не помню, куда делась шапка, не нашла свой телефон, но ключи были в кармане, и это все что меня интересовало.
Добрести до ближайшего сугроба, набрать в ладони снега и окунуть лицо в колкие льдинки. Исцарапать всю кожу к чертям.
Хорошая боль, отрезвляющая.
Я помню, что в последний раз составляла каталог видов боли, когда лежала в реанимации. Там была боль от уколов – почти незаметная, проходящая. Боль от катетера – навязчивая, но безобидная. Боль постоянная, которая гнездилась во мне уже много месяцев. Если бы я избавилась от нее однажды, казалось мне, я стала бы самым счастливым человеком на свете. Еще была боль смертельная. Если она приходила – нужно было успеть вызвать врачей. Иначе все могло кончиться плохо. И однажды, когда я ударилась мизинцем о край кровати и взвыла – я расплакалась от счастья. Это была боль из той жизни, где хуже нее почти ничего не было, и в тот момент она была приветом из нормальной жизни.
А потом наконец пришла боль заживающего тела. Она была такой же сильной как боль тела умирающего, но оттенок ее был иной. Я знала, что выживу.
Если я снова начала различать сорта боли, значит дело плохо.
Значит поселившийся внутри меня Люций – болезнь?
– Я так тебя ненавижу… – прошептала я в то же самое небо, у которого часом раньше вымаливала своего вампира обратно.
Внутри меня шевельнулось что-то вроде ответа. Что-то вроде:
– Я рад, что наши чувства взаимны.
Джинсы промокли на коленях, руки замерзли и голова начинала болеть от холода. Или от отравления алкоголем. Надо было идти домой.
Тут недолго, минут десять пешком. Заодно согреюсь и немного протрезвею.