Позади громады монастыря, почти на версту вдаль, простирались разнотравные луга. А за ними вилась неширокая лента реки, блестевшая в лучах заходящего солнца.

Любуясь всем этим живописным великолепием, мы и дошли до широких ворот женской обители. Массивные арочные створки из потемневшего дерева были полуоткрыты. Народ, преимущественно крестьяне, активно сновал туда-сюда, что-то принося или унося. Я как раз посторонился, пропуская двух женщин с пустой тележкой. Те окинули незнакомцев настороженным взглядом. Монашеские одеяния моих спутниц не вызвали у них никаких эмоций, а вот сутана заставила остановиться. Признав во мне патера, женщины поздоровались и низко склонили головы. Я, на мгновение замешкавшись, поздоровался с ними в ответ и осенил каждую священным символом, после чего милостиво улыбнулся и показал жестом, что те могут продолжать свой путь. Они торопливо подхватили тележку, которую толкали вдвоём, и покатили дальше, поминутно оглядываясь и что-то обсуждая в полголоса. Я проводил крестьянок взглядом.

– Что, с волками жить – по-волчьи выть? – лукаво прищурилась моя сестрёнка, приблизившись ко мне почти вплотную.

Я непонимающе посмотрел на неё, затем молча пожал плечами. Отвечать не хотелось.

Лебезение местных мне и самому было не по сердцу. И за три прошедших месяца я так и не смог привыкнуть к униженному положению женщин в Вестарии и к непонятному выпячиванию мужского старшинства. Мимолётной тоской в памяти пронеслись картины гордых и статных ноостариек, никогда и ни перед кем не гнувших спины и прекрасно осознающих силу своего женского начала, такого же равного и важного, как и мужского. Мой взгляд встретился с мягким покоем синих глаз Даи, и я невольно улыбнулся, вспоминая, что рядом не только вестарийки. Вторая мелочь мгновенно напомнила мне, что их тут даже две. Дая едва успела цапнуть ринувшуюся вперёд Злату за край платья, придерживая ту и быстро шепча на ухо. До меня донеслось лишь что-то про недопустимость на людях входить куда-то прежде патера. На мордашке малой промелькнуло раздражение, быстро сменившееся кроткой маской послушницы.

«А горящие глаза всё равно выдают бунт», – подумал я, но промолчал, переключив внимание на ворота, находившиеся всего в десятке шагов от нас.

Высокий арочный свод был обильно покрыт резьбой. В орнаменте, в основном, присутствовали изображения трёхлистного клевера, крыльев и лоз. А вот створки украшались особым вариантом символа фидеосианской веры. Сразу на обоих створках одновременно, прямо посередине, был изображён большой круг, в который вписывался не напрестольный крест, а трёхлистный его вариант. В нём круги верхней и боковых перекладин заменялись листьями клевера. Это был особый символ фидеосианских посвящённых монахинь. Никто, кроме них, не имел право носить его в качестве личного знака.

Ещё одним своеобразным украшением створок ворот, были массивные кольца из потемневшей бронзы и блестевшие от смазки металлические скобы, в которые задвигался засов. Я постучал костяшками пальцев по толстому дереву. Дуб, и старый. Толстым створкам лет двести, и провисят они тут ещё не меньше. Кивнув своим мыслям, я шагнул дальше.

Монастырский двор был огромен, вмещая в себя и огород с дополнительным садом, и скотный двор, и множество различных построек, некоторые из камня, а некоторые из дерева. Солнца здесь было вдоволь даже в эти предзакатные часы, и это немного оживляло общую мрачноватую картину.

На фоне остальных строений выделялся храм. Шестиугольный, из светло-серого, хорошо отшлифованного камня, на высоком цоколе, украшенный несколькими белыми арками, с огромными витражными окнами. Кверху строение плавно загибалось, образуя что-то вроде купола, увенчанного башенкой с пирамидальной крышей и пронзающим небо острым шпилем.

Монументальное строение подавляло своей тяжестью, лично мне напоминая чью-то усыпальницу. Хотя, стоит признать, храм не был лишен некоторой красоты, но гнетущая нота портила впечатление. А вот местных, как я видел, такие архитектурные сооружения приводили порой в настоящий экстаз. Они начинали бормотать про ощущение благости и покоя, который на них нисходит. Сила самовнушения – огромная мощь. Впрочем, тут не только самовнушение, но и правило, вбитое в головы с детства, и родовые программы, закреплённые уже десятками поколений, и общественная лояльность. Кхм, и ещё кое-что, о чём местные жрецы предпочитают не распространяться… Да и сами-то далеко не все знают…

Я позволил себе откровенно поморщиться от омерзения, разглядывая видимую только магам структуру. Сборник энергии высасывающей воронкой закручивается над каждым вестарийским храмом, в неведомом, для меня, направлении перекачивая уйму силы. В этом я уже не раз успел убедиться за время странствий. Но здесь такая штуковина была особенно лихо закручена, больше напоминая склизкую медузу, сплетённую из множества жгутов коричневато-багряного оттенка. Обожравшуюся медузу, к слову. Хотя, словно бы скованную какими-то путами. Но их природу я с ходу разобрать не смог. Понял только, что эти путы заставляют щупальца вяло трепыхаться, а не жадно бросаться к каждому встречному. Странное поведение… Но монастыри до этого дня я ещё не видел, так что выкинул эту мысль из головы, возвращая лицу спокойно-отстранённое выражение и отыскивая взглядом кого-нибудь из местных обитателей.

У входа стояли две монахини, судя по тёмно-серым одеяниям, простые сёстры первой ступени посвящения. Правда, заметили гостей они не сразу. Мне пришлось демонстративно откашляться, привлекая их внимание. Но этого им хватило. Опознав в путниках лиц незнакомых, но явно относящихся к служителям святого престола, монахини сразу же подошли к нам и поздоровались. Поздоровавшись в ответ и осенив склонённые головы священным знаком, я представился, коротко излагая цель нашего визита в здешнюю обитель. Переглянувшись, женщины обменялись быстрыми и едва заметными знаками, после чего одна из них поспешно направилась в сторону храма. Вторая сестра представилась Хелен и пояснила:

– Ваш визит неожидан для нас. Сестра Натали сейчас позовёт аббатису, и она встретит вас как подобает. А пока не соизволите ли вы подождать её тут?

– Разумеется, – благосклонно кивнул я, слегка улыбаясь в ответ.

Через минут десять к нам соизволила выйти настоятельница этого монастыря.

Матушка Адель оказалась дамой лет пятидесяти. Невысокая, толстая, с холодным, цепким взглядом блёклых глаз. Нет, цвет там какой-то был. Но он постоянно ускользал от меня, словно не имел значения. Расплывшуюся фигуру скрывало просторное монашеское платье тёмно-зелёного цвета – отличительный знак аббатис, аббаты в мужских монастырях облачались в тёмно-синие одежды. Голову, кроме белого платка, покрывала тёмно-зелёная накидка, ниспадавшая на плечи и спину, поверх которой был одет тонкий серебряный венец – ещё один знак настоятельницы. Массивное и некрасивое лицо аббатисы имело такое выражение, словно она вынуждена общаться с тараканами. Да не просто с тараканами, а с теми, которые воруют её драгоценный хлеб. Окинув быстрым взглядом, мягко говоря, далёкую от стройности фигуру, я мысленно добавил к сворованному хлебу и изрядный шмат сала.

Процедура представления вновь повторилась. Только на сей раз я передал аббатисе ещё и письмо, которое мне дал учитель.

– Что ж, мы рады будем принять вас в стенах нашей обители, – без выражения улыбнулась настоятельница. – Только погляжу я, что-то молоды вы для патера.

Подозрительные глазки аббатисы впились в меня цепким, липким взглядом.

– Мне говорили о том, что я молодо выгляжу, – с улыбкой ответил я, стараясь, чтобы улыбка не переросла в едкую ухмылку. – Хотя я старше, чем выгляжу. По воле Господа нашего мне довелось рано вступить на путь служения и не единожды быть отмеченным похвалами наставников за усердие и заслуги перед святым престолом Всеотца. Вицерой нантерский, Стефан, отдельно отмечал мои успехи во время моего недолгого пребывания в Нантере.

Как я и рассчитывал, ссылка на местные авторитеты и определённая постановка слов, подействовало подобно магическому заклинанию от нечисти. Хе! Так кто же тогда аббатиса?…