Литмир - Электронная Библиотека

– Нет такого кошелька, которым можно было бы вознаградить за хороший совет, сеньор путешественник. Лучше приберегите его – он пригодится там, куда вы направляетесь.

Тогда донья Флор сняла булавку со своего платья и, подозвав знаком Хинесту, спросила:

– А это ты примешь?

– Смотря от кого, – гордо ответила цыганка.

– От друга!

– О да!

Хинеста приблизилась к донье Флор, и та прикрепила булавку к платью цыганки. Быстро, пока отец отдавал последние распоряжения Нуньесу, девушка коснулась губами лба Хинесты.

– Едем! – приказал дон Иниго.

– Я готова, отец мой, – ответила донья Флор и заняла свое место по правую руку от отца, махавшего рукой цыганке.

– Будьте внимательны! – крикнул дон Иниго слугам, ехавшим впереди и позади.

Хинеста осталась стоять на том же месте. Она провожала взглядом прекрасную девушку, назвавшую ее своим другом, и вполголоса напевала:

Прощай, путник! Прощай!
Иди с миром! Бог с тобой!

Беспокойство цыганки с каждой минутой все возрастало, и потому она не спускала глаз с путешественников. Но вот они исчезли за небольшим холмом, скрывавшим горизонт, и тогда девушка стала внимательно прислушиваться. Так прошло несколько минут. Цыганка повторила:

Прощай, путник! Прощай!
Иди с миром! Бог с тобой!

Вдруг раздались выстрелы аркебузов, а вслед за ними – проклятия и крики боли. Раненный в плечо, обливаясь кровью, на вершине холма появился один из слуг арьергарда. Прильнув к лошади и вонзая шпоры в ее бока, он как молния пронесся, мимо девушки с криками:

– На помощь! Спасите! Убивают!

На мгновение цыганка оцепенела, но потом ее вдруг осенила какая-то мысль: она подбежала к прялке, привязала к ней свой пояс, как флаг, схватила ее и бросилась на холм, карабкаясь так быстро, что козочка едва поспевала за ней. В несколько прыжков она добралась до вершины холма, откуда открывался вид на долину. Размахивая своим ярким флагом, цыганка трижды прокричала так громко, как только могла:

– Фернанд! Фернанд! Фернанд!

VI

В венте «Король мавров»

С какой бы скоростью мы ни кинулись туда, где разыгралась кровавая сцена и откуда доносились крики спасавшегося бегством слуги дона Иниго, как бы мы ни спешили на вершину возвышавшегося над дорогой холма, куда быстрыми прыжками устремилась цыганка, чтобы привлечь к себе внимание ярким поясом, напоминавшим флаг, – мы прибежали бы слишком поздно и не стали бы свидетелями катастрофы, обагрившей кровью узкую тропинку, ведущую в венту.

На этом злосчастном месте нашим глазам представилось бы страшное зрелище: бездыханные тела Нуньеса и его лошади лежали поперек дороги. Тяжело раненный Торрибио из последних сил карабкался к могильному кресту, чтобы прислониться к нему. Дон Иниго и его дочь, схваченные шайкой бандитов, исчезли за дверью венты. Но мы, как романисты, способны, подобно Мефистофелю, сделать стены прозрачными или, подобно Асмодею, приподнять крышу. Так как мы не можем допустить, чтобы все происходящее в этом доме ускользнуло от читателя, то прикоснемся нашим пером к двери венты, которая откроется, как по мановению волшебной палочки, и скажем: «Смотрите!»

На полу венты были видны следы борьбы, начавшейся снаружи и продолжавшейся внутри. Двести шагов тянулся кровавый след, пересекавший порог венты и обрывавшийся в углу. Там за бандитом, раненным из аркебуза одним из слуг дона Иниго, ухаживала Амапола, которая не так давно принесла цветы для украшения комнаты путешественников, и еще один слуга, какое-то время назад державший под уздцы лошадь дона Рамиро д’Авилы. На ступенях перед входной дверью, что вели со двора в кухню, валялись бархатный ток дона Иниго и кусок белого плаща доньи Флор, указывая на то, что именно здесь возобновилась борьба и что отсюда обоих путешественников уволокли внутрь венты.

От входной двери шла дорожка из цветов, которые разбросал вестник любви прекрасной доньи Флор. Но эта цветочная дорожка была затоптана сапогами и запачкана пылью с плащей и каплями крови, блестевшими, как рубины, то здесь, то там – на розах, лилиях и анемонах. Дверь, отделявшая кухню от комнаты, в которой заботами дона Рамиро для путников были приготовлены два прибора и где еще стоял аромат только что сожженных благовоний, была открыта. Комнату заполонили слуги харчевни – переодетые бандиты, в любую минуту готовые прийти на помощь разбойникам с большой дороги. Оттуда доносились крики, угрозы, жалобы и проклятия. Там продолжалась и должна была закончиться ужасная сцена, которую предвидела молодая цыганка, когда советовала путешественникам вернуться обратно.

Вот что бросилось бы нам в глаза, если бы удалось растолкать расположившуюся в дверях живую баррикаду людей и проникнуть в залу. Дон Иниго, распростертый на полу венты, пытался защищаться бесполезным обломком шпаги, клинок которой, прежде чем сломаться, пронзил двух бандитов. Кровь этих людей запятнала цветочную дорожку. Трое разбойников едва сдерживали старика. Один из них, уперев колено ему в грудь, приставил к его горлу каталонский кинжал. Двое других обыскивали старика – не столько с целью ограбить, сколько для того, чтобы отнять оружие, спрятанное в складках его платья. В двух шагах от дона Иниго, прислонившись к стене, с растрепанными волосами стояла донья Флор. Капюшон ее плаща был изорван, а драгоценные булавки срезаны с платья.

И все же было очевидно, что с прекрасной путешественницей разбойники обошлись более осторожно, чем со стариком. Как мы уже говорили, донью Флор отличала ослепительная красота, а атаман шайки Сальтеадор – главный герой нашей истории – считался человеком весьма обходительным, что в подобных обстоятельствах было, пожалуй, страшнее ледяной жестокости. Девушка, прислонившаяся аккуратной головой к белой стене, была неописуема хороша: в ее чудных глазах не читались мольба или страх, напротив, они метали из-под длинных ресниц молнии негодования. Ее ослабевшие руки, белоснежные и обнаженные, безвольно повисли. Бандиты, обрывая с рукавов драгоценные застежки, разорвали и рукава, и потому руки казались будто высеченными искусным скульптором на стене. Ни одного слова, ни одной жалобы, ни одного стона не сорвалось с уст девушки с того момента, как ее схватили, – жаловались и стенали двое разбойников, раненных шпагой дона Иниго.

Несомненно, прекрасная и непорочная донья Флор не думала, что ей удастся избежать смерти. Но даже ввиду этой опасности она считала недостойным благородной испанки жаловаться, стонать и умолять. Уверенные в том, что девушка не сбежит, бандиты, забрав почти все ее драгоценности, образовали вокруг прекрасной путешественницы круг. Они пожирали ее глазами и посмеивались. Это могло бы заставить донью Флор опустить глаза, если бы они, широко раскрытые и обращенные вдаль, не устремлялись сквозь стены, потолок и небесный свод к невидимому Богу – единственному, кого она, как истинная дворянка и христианка, призывала на помощь.

Быть может, девушка думала также о том красивом кавалере, который целый год с наступлением сумерек бродил под окнами ее комнаты, а ночью заполнял ее балкон лучшими цветами Андалусии. Погруженная в свои мысли, она не замечала всех этих криков, оскорблений и буйства.

– Презренные! – воскликнул старик. – Убейте, зарежьте меня, но предупреждаю вас: в миле от Альхамы я встретил отряд солдат, начальник которых мне знаком. Он знает, что я в пути, он знает, что по приказанию короля дона Карлоса я еду в Гранаду. Когда ему станет известно, что я не прибыл, он догадается, что меня убили. Тогда вам придется разбираться не с шестидесятилетним стариком и пятнадцатилетней девушкой, нет, против вас выйдет целая армия – и посмотрим, разбойники, посмотрим, злодеи, будете ли вы так же храбры с королевскими солдатами, как вы храбры сейчас, когда вас двадцать против одного!

9
{"b":"7810","o":1}