Литмир - Электронная Библиотека
A
A

— Что ж, хорошо. Вечером будете сопровождать меня в тюрьму. Я выслушал жалобы отца, остается услышать, что скажет в свое оправдание сын.

Дон Иниго поклонился.

— Впрочем, что может сказать в свое оправдание сын, ударивший отца! — негромко произнес король.

XXIX. В КАНУН РАЗВЯЗКИ

День, и так уже переполненный событиями, сулил любопытным еще немало нового до того часа, когда солнце, вставшее поутру из-за ослепительных вершин Сьерры-Невады, скроется за мрачными отрогами Сьерры-Морены.

Как мы уже сказали, дон Иниго пошел во дворец, а дон Фернандо, пленник своего слова, направился в тюрьму; он шел, высоко и гордо подняв голову, не как побежденный, а как победитель, ибо считал, что он не сдался, а покорился чувству, которое хоть и повелело ему сдержать гнев и, быть может, пожертвовать жизнью, но таило в себе нечто отрадное.

Он спускался по дороге к городу; вслед за ним шли многие из тех, кто следил за ожесточенной борьбой, которую он только что вел; дон Иниго запретил оскорблять пленника, однако не только запрет верховного судьи владел сейчас благородными сердцами испанцев, но и то восторженное изумление, которое всегда вызывает безумная отвага у отважного народа, и люди, сопровождавшие его, толковали между собой о том, как ловко он наносил и отражал удары, и скорее напоминали почетную свиту, а не позорный эскорт.

На повороте дороги из Альгамбры дон Фернандо встретился с двумя женщинами в покрывалах; обе остановились, раздались возгласы удивления и радости. Он застыл на месте, — то ли его остановили эти возгласы, то ли предчувствие, которое нами владеет, когда мы встречаем любимое существо или спешим на свидание.

Но он еще не успел отдать себе в этом отчета, решить, кто же эти женщины, к которым помимо воли так влекло его сердце, когда одна из них припала к его руке, а другая, простирая объятия, тихо повторила его имя.

— Хинеста! Донья Флора! — негромко сказал дон Фернандо, а люди, что шли за ним от площади Лос-Альхибес и намеревались довести до тюрьмы, тоже остановились поодаль, чтобы не стеснять узника и молодых женщин, проявив сочувствие, которое толпа питает к обреченному.

Стояли они недолго, но Фернандо успел обменяться с Хинестой несколькими словами, а с доньей Флорой — взглядами. Девушки продолжали путь в Альгамбру, а дон Фернандо — в тюрьму.

Понятно, зачем Хинеста торопилась во дворец: узнав от доньи Флоры, какая опасность грозит Фернандо, она решила еще раз испытать свою власть над доном Карлосом. Только теперь у нее не было ни пергамента, удостоверяющего ее происхождение, ни миллиона, который она внесла в монастырь.

Предполагая, что у ее брата такая же короткая память, как у всех королей Испании, она решила, что для него, как и для всего света, она теперь простая девушка, бедная цыганка Хинеста.

Но она надеялась, что слезы и мольбы, ее искренность смягчат холодное, неприступное сердце дона Карлоса.

Одно обстоятельство пугало ее: вдруг ей не удастся добраться до короля. К ее великой радости, дверь перед ней распахнулась, стоило ей произнести свое имя.

Донья Флора, дрожа от волнения, боясь утратить последнюю надежду, осталась ждать Хинесту у ворот.

Хинеста пошла за царедворцем. Он отворил дверь в покой, превращенный в кабинет, отступил, пропуская молодую девушку, и, не доложив, затворил за ней дверь.

Дон Карлос ходил взад и вперед большими шагами, опустив голову на грудь, устремив глаза в землю, словно тяжкий груз — полмира — лежал на плечах этого девятнадцатилетнего исполина.

Хинеста преклонила колена и застыла в этой позе. Так прошло несколько минут — король, казалось, не замечал ее.

Но вот Карлос поднял глаза, остановил на ней взгляд — из рассеянного он постепенно превратился в вопрошающий — и осведомился:

— Кто вы такая?

— Вы забыли меня, ваше величество? Как же я несчастна! — отвечала цыганка.

Тогда дон Карлос, сделав над собой усилие, постарался припомнить ее: его взор порою как будто яснее видел будущее, нежели картины прошлого.

— Хинеста? — спросил он.

— Да, да, Хинеста, — прошептала девушка, радуясь, что он узнал ее.

— Послушай, — сказал он, останавливаясь перед ней, — ведь нынче или завтра, если ничто не помешает, прибудет гонец из Франкфурта!

— Какой гонец? — не поняла Хинеста.

— Тот, что должен возвестить, кому, мне или Франциску Первому, будет принадлежать отныне империя.

— Бог даст, вам, государь, — отвечала Хинеста.

— О, если я стану императором, — воскликнул король, — я начну с того, что снова захвачу Неаполь, как я обещал папе, Италию, которую я уступил Франции, Сардинию, которую я…

Дон Карлос умолк, вспомнив, что он не один, что разглашает свои замыслы.

Он провел рукой по лбу.

Хинеста воспользовалась его молчанием.

— Если вы станете императором, вы помилуете его, государь?

— Кого?

— Фернандо — того, кого я люблю, за кого буду молиться до конца своих дней.

— За сына, давшего пощечину отцу? — с расстановкой проговорил дон Карлос и нахмурился, казалось, слова ему даются с трудом, — Хинеста поникла головой.

Что оставалось ей, бедняжке, делать после такого обвинения, да еще перед таким обвинителем? Одно — пасть ниц и плакать! И она упала к ногам короля и разрыдалась.

Дон Карлос несколько секунд смотрел на нее, а она не смела поднять глаз, — разумеется, она была бы поражена, заметив, как в его взгляде промелькнула искра сочувствия.

— Завтра, — произнес король, — ты узнаешь вместе со всей Гранадой о моем решении. А пока оставайся во дворце, ибо все равно — жить или не жить преступнику — ты не вернешься в монастырь.

Хинеста поняла, что все просьбы тщетны, и, поднимаясь, прошептала:

— О государь! Не забывай, что я, чужая тебе перед людьми, — твоя сестра перед богом.

Дон Карлос сделал знак рукой, и Хинеста удалилась.

Донья Флора ждала ее у ворот. Хинеста рассказала о встрече с королем.

Мимо прошел придворный, по велению короля он искал верховного судью. Девушки двинулись вслед за ним, надеясь узнать новости у дона Иниго.

Меж тем донья Мерседес, преклонив колена, молилась у себя в комнате и ждала с тревожной тоской, как ждали Хинеста и донья Флора. Она была в своей прежней спальне — ведь тут дон Фернандо, ее отверженный, но еще свободный сын, навещал ее. Счастливая была пора!

Бедная мать! Она дошла до того, что называла счастливыми те дни, когда изнывала от страха, тоски, тревоги.. Да, но тогда она находила утешение в мечтах. Теперь все мечты рухнули, надежды почти не осталось.

Она послала Беатрису и Висенте разузнать что-нибудь о сыне.

Новости становились все страшнее и страшнее. Сначала она надеялась, что дон Фернандо скроется в горах. Он уйдет в горы, убеждала она себя, а оттуда спустится в какой-нибудь порт, сядет на корабль и отправится в Африку или Италию.

Ей не доведется больше увидеть сына, зато он будет жить!

Но в первом часу пополудни она узнала, что он раздумал бежать и, преследуемый ревущей толпой, бросился на площадь Лос-Альхибес. В два часа ей стало известно, что он сражается в башне Вела, убил и ранил восемь или десять человек.

В три часа сообщили, что Фернандо сдался дону Иниго и, дав честное слово не бежать, без стражи отправился в тюрьму.

В четыре часа слуги доложили, что король обещал верховному судье не выносить приговор, пока сам не допросит обвиняемого.

В пять часов она узнала о словах короля, сказавшего Хинесте, что завтра она вместе со всей Гранадой узнает его решение. Итак, значит, завтра будет вынесен приговор. Какой же?

А вечером до нее дошли какие-то смутные, страшные слухи. В городе говорили, — правда, пока никаких доказательств не было, — так вот, в городе говорили, будто король приказал верховному судье ночью воздвигнуть эшафот на площади Лос-Альхибес.

Эшафот, — но для кого?

Король посетил с доном Иниго тюрьмы, но там он раздавал помилования.

43
{"b":"7810","o":1}