— Будешь что-нибудь? — спросил он, запуская руку в карман. — «Карамельные бомбы», пожалуйста.
Гермиона удивлённо вскинула брови.
— Я думала, ты не изменяешь своим шоколадным привычкам, — усмехнулась она. — Будьте добры, шоколадный батончик.
В ответ на её замечание Люпин только довольно хмыкнул, отсчитав нужное количество монет. О его любви к шоколаду не иронизировал только ленивый. Он всегда отшучивался, что когда-нибудь приобретёт себе карманный шоколадный завод, чтобы не тратить время на прогулки до ближайшей лавки сладостей. Никто уже не помнил, с чего это началось. Только Гермиона знала, что шоколад — это всего лишь отвлечение. Люпину нужно было хоть чем-то иногда подсластить свою жизнь. Шоколад при этом был вполне безобидным решением.
Старушка-продавщица сделала вид, что не заметила их детских переглядок, и поспешила к следующему купе. Протянув Гермионе её шоколадный батончик, Люпин сел с ней рядом.
— Так, что ты собираешься делать в Хогвартсе? — Ремус наконец задал этот вопрос, который она искренне хотела бы пропустить.
— Я… собираюсь поднабрать практический материал для своей диссертации, — неловко отбилась Гермиона, но, не желая показаться односложно грубой, добавила, — мне нужно подтвердить, что мой способ разгадки Древних рун работает, чтобы наконец получить свою степень.
С трудом сдерживая приступ гнева, она надеялась, что её ответа Ремусу будет достаточно. У неё всё ещё не получалось спокойно говорить о защите. Но Люпин этого не понял. Как назло, он искренне изумился:
— А я думал, ты успешно защитилась в Сорбонне.
Вот и всё. Ремус, сам того не ведая, даже будучи человеком очень тактичным, умудрился открыть ящик Пандоры, из которого в один миг вылетело всё то, что Гермиона старательно закупоривала в себе несколько недель. Теперь эти чувства уже было не остановить.
— Нет, я не защитилась, — цедя слова сквозь зубы, сказала она. — Уровень моей квалификации недостаточно высок для теоретических исследований, если я не могу обосновать их ничем, кроме претенциозных предположений.
С жгучей ненавистью она процитировала заключение председателя комиссии — этого напыщенного французского петуха с соответствующей внешностью. Он молча слушал всю её защитную речь, любезно задал несколько лёгких вопросов, не покидал аудиторию даже во время доклада рецензентов, а затем удалился на совещание с миловидной улыбкой. Как только Гермиона не догадалась, что это обман?
Вдохнув побольше воздуха, она вдруг поняла, что вот-вот расплачется. Только этого не хватало! Разрыдаться от обиды на глазах Люпина — какая нелепость. Хотя в глубине души она знала, что он поймёт.
— Чувствую, зря я не захватил парочку батончиков, — словно в подтверждение её мыслям произнёс Ремус. — Рассказывай, милая.
И она рассказала. Вместо истерики Гермиона как на духу выплеснула на него все свои переживания и впечатления несдерживаемой лавиной. Её откровения впервые прозвучали вслух. Даже родителям она не передала всего так, как теперь Люпину. Потому что он мог её понять.
— И этот председатель, старый подонок, — в сердцах она сыпала оскорблениями, даже не задумываясь о словах. — Самодовольный мерзавец наверняка из когорты чистокровных снобов, которые скорее проглотят целиком водяного чёрта, чем дадут защититься маглорождённой выскочке.
— Разве сейчас это ещё имеет значение в науке? — осторожно спросил Люпин.
— Ох, Ремус, если бы только это! — Гермиона завелась не на шутку. — Проблема ещё и в том, что я женщина, к своему несчастью, очень молодая для того, чтобы меня серьёзно воспринимали в науке. Честное слово, хуже они относятся, наверное, только к домовым эльфам и оборотням!
Как только последняя фраза сорвалась с её губ, она осознала, что только что произнесла. Ах, чёртов язык! На гребне волны своей ярости не смогла вовремя остановиться, хотя раньше с ней ничего подобного не случалось. Бедный Ремус, она ведь совсем не хотела!
Ей было жутко стыдно. Буквально хотелось выпрыгнуть из окна, как заколдованная лягушка, упущенная однажды Гарри. Как у неё только возникла эта чудовищная мысль? Сравнить свою неудачу на защите с постоянной ежедневной и абсолютно незаслуженной дискриминацией из-за болезни, приносящей и так немало боли. У оборотней жизнь была, конечно, в сотни раз сложнее, чем единичная неудача в погоне за степенью.
Вопреки её опасениям Люпин даже не дрогнул, а только как-то странно улыбнулся.
— Чёрт, Ремус, мне так жаль…
— Нет-нет, я понимаю. Ты расстроена, обижена, подавлена, — он потянулся к ней и приобнял за плечи. — Тебя можно понять. К тому же, ты ведь сказала правду. Они тебя недооценили из-за глупых предрассудков, хотя очевидно, что твоя диссертация безукоризненна. Уж я в этом уверен.
Если она не нашла слов, чтобы исправить ситуацию, то ему это удалось в два счёта. Его забота и приободряющая улыбка кому угодно могла вернуть душевное равновесие. Или наоборот лишить покоя… Гермиона с трудом отмахнулась от этих мыслей. Она помнила, как старшекурсницы шептались в гриффиндорской гостинице о новом профессоре ЗОТИ, который, по их словам, был «невероятно горяч». На третьем курсе Гермиона как-то не торопилась заметить в нём ничего подобного, да и вся эта девчачья болтовня казалась ей такой ничтожной. Но встретившись с Люпином позже в Ордене, она вернулась к этому воспоминанию и вынуждена была признать, что девочки не соврали. Хотя куда больше его «горячести» её привлекал его интеллект: Римус был невероятно интересным собеседником. С ним можно было обсудить всё, что угодно. Бывало, что они вместе пропадали в библиотеке Блэков. Усевшись напротив в потёртых креслах, они читали каждый свою книгу, иногда переглядываясь и отпуская вслух комментарии, после которых непременно завязывалась беседа. Гермиона обожала с ним спорить. Он был азартен, но не продавливал своим мнением о чём бы они не говорили.
— Всё-таки почитай Лакана, — с хитрым прищуром Люпин кивнул в сторону книжной полки. — Самая блистательная волшебница, которую я когда-либо встречал, не может так рассуждать о структурализме.
Послевкусие от этих споров оставалось горьковато-сладким, и это было лучшим ощущением для юной Гермионы. Она была очарована Ремусом. Тот в свою очередь относился к ней очень трепетно, с уважением к её порой максималистским идеям и радикальным предположениям. Ни с кем другим у неё не было такого взаимопонимания. И чем больше они общались, тем плотнее становилась их связь.
Лишь однажды эта устойчивая дружба пошатнулась. Два года назад в канун Рождества бывший Орден Феникса неожиданно для самих себя собрался в полном составе: даже Чарли Уизли приехал из Румынии впервые за долгое время. Миссис Уизли хлопотала за троих, приговаривая, что ничего не успевает. Гермиона же разрывалась между кухней, столовой и гостиной: несясь с тарелками по коридорам, она то и дело притормаживала, чтобы обменяться любезностями с проходившими мимо гостями. Предпраздничная суета доставляла ей удовольствие. Она помогала ей на некоторое время прочувствовать свою принадлежность к этому миру. Здесь её ценили, любили, принимали. В Ордене и семье Уизли в частности Гермиона почти не чувствовала себя одинокой. Разве что иногда… Когда внезапно исчезал её любимый оппонент в вопросах философии.
Её пробежки по коридору продолжались около получаса, пока она случайно не поскользнулась на повороте и уже готова была прочесать носом по полу, если бы её вовремя не подхватил Ремус. И как он только оказался у неё за спиной! Посуда загремела, Гермиона громко ойкнула, а Люпин пошутил о том, что ей не стоит пробовать себя в конькобежном спорте.
Так они и замерли на несколько мгновений. Он всё ещё крепко держал за талию, несмотря на то, что они оба уже давно находились в полном равновесии. Случайный прохожий со стороны мог бы созерцать картину, достойную замедленной съёмки в голливудских мелодрамах. Но для Гермионы волшебная тревожность момента была самой настоящей. Её сбитое дыхание. Мальчишеская улыбка на его губах. Затянувшаяся пауза, которую никто их них не спешил нарушить. Притяжение между ними натянулось плотной тетивой, вот-вот готовой отпустить стрелу в неожиданном направлении. Сама не зная почему, Гермиона вдруг осмелела и потянулась к нему первой. Едва она успела передумать, как ощутила тёплое прикосновение его губ к своим. Люпин всё-таки поцеловал её. Нежно, бережно, как во сне. Так, вероятно, целовали принцы диснеевских принцесс, чтобы разрушить сонные чары. Однако счастливый конец бывает только в сказках, она это знала.
