Хорошо, что он держал её крепко. Его тёплые ладони приземляли и в то же время придерживали её тело, пока всё внутри колотилось с неистовым звоном. Неужели это правда? Её отец, всегда замкнутый и молчаливый, нарочито безразличный ко всем её призывам, закрытый как скала, на самом деле был совершенно не равнодушен к её волшебной сущности! Всё в один миг перевернулось. Словно её зрение обрело новую грань, прежде завешанную плотным слоем непонимания. Та отчуждённость, которую Гермиона раньше принимала за неспособность к чувствам, оказалась страхом непонимания. Сталкиваясь с новым опытом, люди реагируют по-разному: одни отважно исследуют, а другие опасливо наблюдают издалека. Вот и её отец столкнулся с тем, что долгое время было ему недоступно. Наверняка он был напуган, не знал, как поступать. Ведь пособия для родителей «волшебного ребёнка» никто никогда не выпускал. И как ей раньше это не приходило в голову?

Пусть выбранная папой тактика была спорной, Гермиона вдруг ощутила разливающееся по телу тепло. Воспоминания закрутились в её памяти, уже совсем другие, лишённые обиды и горечи. Она припомнила свои дни рождения, для которых папа ежегодно доставал огромный шоколадный торт — её любимый, первую поездку на велосипеде — папа бегал рядом с ней, семейное путешествие на юг Франции, когда они вместе дурачились и строили замки из песка. А ещё много, много всего… Образ отца, коротко взглянувшего через маленькую щёлку в двери на то, как они секретничают с мамой, впервые за долгое время вызвал у неё улыбку.

— Да, ты прав, — согласилась Гермиона и стёрла с щёк горошины слёз.

То, что сделал для неё Люпин, с трудом поддавалось описанию. Мельчайшие укольчики радости по всему её телу собирались в одно единое созвучие бесконечной благодарности за столь важное открытие. Это мог сделать только он. Только Ремус способен был разбудить колокольчик в её душе посреди бесконечного урагана страхов и разочарований.

Уткнувшись носом в его плечо, она тщательно искала способ отдать ему должное. Пока Люпин снова не заговорил.

— А ещё я благодарен мистеру Грейнджеру за своевременный урок, — его голос сделался бодрым и воодушевлённым. — Знаешь, поговорив с ним, я понял, как был неправ сам. Страх заставил меня покинуть своего ребёнка, которому я буду нужен. Может, я не самый перспективный отец и не смогу дать ему многого, не смогу быть примером хорошего мужа его матери. Но я точно знаю, что не хочу заставить его думать, будто он мне не нужен, будто я не люблю его. Это мой ребёнок и, даже если мы с Дорой не сможем договориться…

Вся быстрая радость померкла в одно мгновение. Гермиона испуганно отстранилась от него, ощутив предательское скрипение сердца. Как бы она хотела, чтобы всё обернулось иначе! За то, что Ремус вернул ей надежду примириться с отцом, невыносимо платить скорбной монетой. И всё же промолчать сейчас — значит обмануть. Заслужил ли он это? Может, ему бы и легче было пережить этот вечер в таком же душевном подъёме, какой он принёс ей, может, взгляд в завтрашний день у него остался бы оптимистичным. Сколько он жил своей мечтой? Ведь Люпин наверняка уже тысячу раз представлял, как будет растить своего сына, зажигать свечи на торте, учить кататься на велосипеде, охранять песчаные крепости от ревнивой волны…

— Ох, Ремус… — тяжело выдохнула Гермиона, отведя взгляд, и настойчиво выскользнула из его объятий.

Она быстрым шагом отошла к окну, но громкий дождь за занавесками не подсказал ей безболезненной формулировки. Не ответили ни шторы, ни блики лампы, ни фотография профессора Медоуза. Все вокруг молчаливо взвалили груз ответственности на её острые плечи. Никакого просвета. И всё-таки произнести это как-то легко или сквозь зубы было бы неправильным. Отвернуться тоже нельзя. Была бы в этой скорбной вести её вина, она бы могла найти силы её признать, но перед судьбой она оказалась совершенно беспомощна. Гермиона сжала кулаки. Будь смелой! Будь сострадающей! Будь честной с человеком, который не достоин успокаивающей лжи! Раздели с ним его горе, ведь если любовь и учит чему-то, так в первую очередь непоколебимой преданности.

Перешагнув через страх, Гермиона вернулась к нему.

— У тебя… — ей не хватило одного дыхания на целую фразу, — нет ребёнка. Тонкс больше не беременна. Она много нервничала, пряталась от Пожирателей, в некоторой мере была беспечна и…

Закончить мысль ей уже не пришлось. Люпин больше не смотрел на неё. Его сбитый с толку взгляд блуждал по различным контурам. Он сделал шаг в сторону, задумчиво почёсывая подбородок. Затем ещё один. И ещё. Тишина не обещала ничего хорошего.

Гермиона не уловила момент, когда он дошёл до точки. Она и обернуться не успела: Люпин принялся метаться по комнате раненным зверем, сбивать с полок предметы, бить стёкла, обрывать попадающие под руку ткани. Его крик — ничем не сдерживаемый, да и могла ли она его удержать?! — разбивался эхом об стены. Одни и те же вопросы, на которые никто ему не ответит. А кроме них — боль и ярость.

Когда его хрипы стали чаще раздирать его дыхание, она поняла, что пришло время ей выполнить свои обязательства. Буря должна отгреметь, но сама собой утихнуть не сможет. Уставший Люпин едва передвигал ноги. Тогда-то Гермиона и стала ему опорой.

Она крепко обняла его, как маленького мальчика стала гладить по голове и уверенно увлекла к кровати: вместе они опустились на одеяло, не распуская объятий. Его слёзы обжигали ей сердце. Если бы она только могла забрать у него эти чувства, пережить всё за него! Выдернуть бы из его груди этот пожар да спрятать в ней! Магия была здесь бессильна. Однако был другой способ: она отстрадается не вместо него, а вместе с ним.

Так они и замерли вне времени под монотонный цокот секундной стрелки. В молчании Гермиона разделяла с ним скорбь, не смея нарушить его священное право.

Вдруг своими же пальцами она нащупала кольцо-портал. Оно потяжелело на её руке, загрубело и неприятным образом взывало к совести. Её ждут. Неизвестно, какой крепости сонного зелья наварил Аберфорт, но Гарри и Рон уже могли проснуться. Что они скажут, обнаружив её отсутствие? Им нужно было попасть в Хогвартс и продолжить искать крестражи — эта мысль прорезалась в голове, как будто бы из другой жизни. Она была правдой? Или сном?

Этот дом — островок относительной безопасности, впитавший за один вечер такой радикальный диапазон чувств, был заполнен, кажется, до предела. Им обоим следовало поскорее покинуть его и забыть. У Гермионы была странная, но рабочая теория: места, связанные с тяжёлыми воспоминаниями, забирают часть твоих душевных мук, и если в них никогда не возвращаться, их отголоски утихнуть быстрее.

К тому же, щедрость времени стремительно шла на убыль. Не только ей, но и Люпину пора было уходить. До рассвета ещё много дел. Может, завтрашний день для них уже никогда не наступит? Она сама не знала, откуда в её голове появилась эта мысль.

— Ремус, — тихо позвала Гермиона, поглаживая костяшки его пальцев. — Надо идти. Если хочешь… Я могу уйти сейчас, а ты отправляйся к Тонкс. Вам тоже нужно поговорить, объясниться.

— Да, нужно, — рассеянно отозвался Люпин. — Да. Наверное, стоит воспользоваться этим шансом.

Он пошарил по карманам в поисках портсигара — совсем позабыл, что уже выкурил последние сигареты. Да и спички куда-то делись. Серость его лица не оттенялась даже тёплым светом лампы.

Пожалуй, так оно и лучше. Сейчас они разбегутся по своим делам, от этого, наверное, ему станет чуть легче. Несмотря на горьковатый привкус во рту, Гермиона не посмела сказать что-то другое. Ей было страшно расставаться с ним в таком настроении. Если они больше не увидятся — кто знает, теперь каждая минута для них могла быть последней — она не хотела такого завершения. Кто-то сказал, что любовь не должна обрываться просто так, ей нужен утончённый финал. Чтобы ни о чём не жалеть. Даже срезанные цветы ещё какое-то время пахнут.

Вопреки своим размышлениям она тихо встала с постели и уже прикоснулась к кольцу.