— Юный Мастер. Рад тебя видеть.

— Я тоже. Наверное…

Стоять рядом с безликим в день, когда эмоции обострены и почти нормальные — жутко страшно. Беловолосый, словно чувствуя этот подсознательный ужас, был на удивление весел и добродушен, даже растрепал волосы Эванса небрежным жестом.

— Мне нравятся твои пряди. Они как кровь, знаешь?

— А глаза — как смертельное проклятие. Ты говорил в нашу первую встречу.

— Говорил. Пройдёмся?

Погода была пасмурная, но сухая, и Эванс не нашёл причины, чтобы возразить. Ухоженное кладбище, больше похожее на хороший парк, действительно располагало к прогулкам.

Они шли рядом, практически плечом к плечу, хотя Эвансу было немного неуютно от подобного соседства. Это было внутреннее, очень животное ощущение, которое оказалось на удивление сложно подавить. Но у Эванса это вышло, хотя и не сразу.

Безликий перемену настроения ощутил сразу:

— Рад, что ты с этим справился. Таким как ты всегда тяжело быть рядом со мной в пороговый день.

— Пороговый?

— Хеллоуин, Самайн, Зимний день, Лои Кратонг — названий много, суть одна. Грань истощается, мёртвые ходят среди живых, а живые среди мёртвых. Те, что стоят на пороге, просто ощущают себя немного… лучше. Тебе лучше, юный Мастер?

Эвансу не было «лучше», но на всякий случай он кивнул.

— Ты не мёртв и не жив, — продолжал безликий. — Больше мёртв, конечно, но всё-таки ещё и жив. Сложное совмещение энергий, вызванное нашим договором, не даёт тебе ни жить нормально, ни умереть по-человечески. Помнишь суть нашего контракта?

Эванс снова кивнул.

— Отлично. Теперь забудь всё, о чём мы договаривались — это больше неактуально.

— Почему?

— Ты обещал мне, что найдёшь для меня в мире живых три вещи. Я нашёл их все, не без твоей помощи, но всё же нашёл сам. Поэтому наш договор мне больше не нужен.

Они прошли ещё немного в молчании; Эванс мучительно размышлял об услышанном.

Они договаривались о том, что Эванс найдёт для безликого три вещи: бузинную палочку, мантию-невидимку и чёрный особенный камушек. Если безликий нашёл их сам, то Эванс ему действительно не нужен — такое существо как беловолосый в состоянии самостоятельно собрать их у одного человека.

Выходило, что Эванс был уже не нужен безликому…

— Но я ещё жив.

— Жив, — кивнул безликий.

— Значит, я тебе всё ещё нужен.

— Нужен.

Ещё немного тишины, прерываемой только далёким пением птиц.

— Ты мне ещё потребуешься, — повторился безликий, — потому что мне нужно не только собрать те вещи, о которых я тебе говорил, юный Мастер. Есть ещё кое-что, с чем мне не справиться самостоятельно.

— Что это?

Безликий остановился, Эванс вместе с ним. Беловолосый долгое время смотрел на редких посетителей кладбища: девочку со множеством пирсингов на лице; рыдающую беременную женщину; прогуливающуюся, как и они сами, старушку с копной седых волос.

Эванс тоже смотрел на этих людей. Затем его плеча коснулась несомненно женская рука — холодная, как кусок льда.

Он обернулся. За его спиной стояла женщина — очень красивая, с чёрными глазами и волосами и самой белой кожей, что Эванс когда-либо видел, в длинном чёрном платье и плотном шерстяном плаще, какие обычно описываются в сказках. Безликого рядом уже не было, он просто растворился в воздухе, едва эта женщина появилась.

Она была красива и нереальна как картинка.

От неё пахло могильником и сырой землёй.

Она лёгким взяла Эванса под локоть и повела его дальше.

— За всё время у меня было только три ребёнка, — начала она низким приятным голосом. — Я не давала им имён, потому что имён у них много, по нескольку на каждую их жизнь, но я дала им эту жизнь, выпустила из своего чрева. Ты знаешь моих детей как Антиоха, Кадмуса и Игнотуса.

— Братья из сказки?

— Братья из сказки, — согласно кивнула она. — Я родила их в одно время, но обычно они жили отдельно друг от друга. В описанную в сказке жизнь они встретились, хотя это было почти чудом. Антиоху было семьсот, Кадмусу четыреста, Игнотусу всего один век — я могу пропускать только одного ребёнка за раз. Почтенный возраст для нынешних магов, однако мои дети могут жить столько, сколько они того захотят. Уходить или нет — только их решение.

Они шли мимо могил. Под её ногами гравийные дорожки рассыхались практически в пыль.

— Они встретились на границе миров, застряли там, как и ты, только с другой стороны. Ты не жив, они были не мертвы. Я не буду тебе рассказывать эту историю, она не так важна… важно другое. Другой. Кадмус, мой младший сын.

— Разве он не средний?

— Только в ту жизнь, что он носил это имя. Так-то Кадмус — младший из моих сыновей и, как сказали бы нынешние врачи, недоношенный. У него пылкая, яркая душа, которая способна, к моему горю, на различные безрассудства. Он решил родиться раньше, чем ему было положено — и родился, хотя я уговаривала его подождать ещё немного в моём чреве… я поддалась на его уговоры и выпустила в этот мир раньше времени. Моя ошибка.

На этот раз она замолчала так надолго, что Эванс было решил, будто она не собирается продолжать свой рассказ. Но нет; черноглазая собралась с духом и вновь заговорила:

— Одно дело, если рождается ребёнок с цельной душой, но недоношенным телом. Это не так страшно, он или пойдёт на перерождение, или всё-таки будет жить. Но другое — если недоношена, недоразвита душа. Это печальное зрелище, юный Мастер, очень печальное. Такая душа не способна развиваться и познавать уроки, что даёт ей судьба. Проще говоря, каждое своё воплощение такая душа будет страдать, потому что начнёт проживать одни и те же ситуации. При этом душа не сможет понять, что же не так и как выйти из этого заколдованного круга… как итог — душа начнёт страдать. Мне жаль, что я поняла это слишком поздно, буквально несколько столетий назад. Кадмусу не пришлось бы терпеть… столько.

— Отчего он страдает?

— Несчастливая любовь. Самое страшное проклятие, которое только может быть.

Эванс бы поспорил: одна или две неудачных интрижки были не так страшны.

Черноглазая это заметила и понимающе усмехнулась:

— Милый ребёнок… я не говорю о любовных отношениях между партнёрами. Я говорю о несчастливой любви в общем. Нет любви матери, нет любви общества, нет друзей, нет детей, нет даже питомца. Это страшно, юный Мастер, жить в мире, где совсем нет хотя бы капельки любви для тебя… или же где тебя любят, где любишь ты, а потом ты лишаешься этого чувства и людей, что любят тебя — в одно мгновение. Душа не справляется.

Эванс представил и тотчас ужаснулся. Раньше, до приюта, у него никого не было — и это было страшно. Теперь же, внезапно, он оброс привязанностями: Лили, Сириус, Малиновка, даже Северус и Драко — все они замечали его существование и по-своему проявляли своё расположение.

Если бы он лишился всего этого в один момент… он бы не справился. Сошёл бы с ума от ужаса осознания.

— Вижу, ты понял, юный Мастер.

— Зачем ты мне это рассказываешь?

— Просто чтобы ты знал. Я потеряла душу своего ребёнка столетия назад — он сошёл с ума от горя и обернулся животным. Душа пропала. Она продолжила перерождаться у других женщин, продолжила страдать, стала бояться меня — собственной матери, пусть и Смерти… она прячется. И я не смогу её найти без твоей помощи. Не смогу собрать все частички, ведь мой ребёнок постарался уйти от меня… Но ты сможешь, ты найдёшь. Ты уже ищешь её, пусть и не осознаёшь этого…

— Медальон?

— Медальон.

Эванс сжал в кулаке своё сокровище, ощущая, как бьётся чужая жизнь в ладони. Теперь он знал, что это кусочек души — и подобное знание сделало медальон ещё более ценным для юноши.

Он остановился и посмотрел на Смерть.

Она посмотрела в ответ.

— Ты заберёшь его, когда я соберу все части, верно?

— Верно.

— Ты, — Эванс замялся, — ты убьёшь его?

Смерть тихо рассмеялась и нежным, материнским жестом пригладила красные пряди юноши.