Меловые линии, что чертила Розита, засветились белым. Пустые глазницы окон, которые Гриффиндоры планировали закрыть витражами, заволокло тёмной дымкой — мутной, неприятной даже не вид. По каменному полу пошли трещины, и пустой зал внезапно перестал казаться огромным; напротив, он будто бы сжался до места около Лили и мёртвого ребёнка.

— Великая! — выдохнул лич, падая на колени. — Великая!

Он распростёрся ниц и замер. Замер и Салазар, вжимаясь спиной в двери. Обзор у Слизерина был прекрасный: он видел действо немного сбоку, так что различал и то, как выглядела Лили, и её неожиданно призванного покровителя.

К такому Слизерин точно не был готов.

Муть сгустилась перед Лили, и из хмари вышел мужчина — высокий, в чёрном балахоне и с ослепительно-белыми волосами. Со своего места Салазар видел, что волосы у Лили из витых ржавых локонов превратились в прямые пряди блестящего яркого пламени, а глаза утратили цвет болота, налившись зеленью. Детские черты пропали за сущие мгновения — и вот на коленях перед беловолосым сидела женщина, достаточно молодая, но с ожесточённым лицом.

— Вот ты где, — сказал беловолосый. — Долго же я тебя искал.

— Что с Гарри? — спросила незнакомая Салазару женщина.

— А что с ним может быть, — неприятно улыбнулся беловолосый. — Разлагается. Страдает. Умирает. Умирает, Лили.

Губы незнакомой Салазару Лили скривило то ли в оскале, то ли в отвращении.

— Ты должен был следить за ним!

— О нет, нет, — прищурился беловолосый, — это ты должна была следить за своим ребёнком, девочка. Таков был уговор. А ты, вот несчастье, внезапно пропала. Оказалась прямо в прошлом, надо же!

Зелёные глаза Лили налились злобой, которая в следующее мгновение замерла и заморозилась. Вместо неё появилась какая-то идея — такой же взгляд был у той Лили, что Салазар знал.

— У тебя тоже есть дети, Великая, — сладко начала Лили. — И ты, как мать, должна…

— Я никому ничего не должен! — отмахнулся беловолосый. — Ни мёртвой тебе, ни твоему мёртвому ребёнку, ни этой мёртвой девочке. Вы все и так в моих владениях, мои рабы. И ты смеешь что-то у меня требовать?!

Лили неприятно улыбнулась, — эту улыбку Салазар тоже знал, и после неё никогда не было ничего хорошего, — и медленно протянула руку в сторону Слизерина.

— Я чувствовала от него то же, что и от дневника, и от Квиррелла. Разве это не твой ребёнок, Великая? Разве ты не Мать? И разве ты не понимаешь, что чувствую я, когда спрашиваю о Гарри, что чувствует Ровена, которая увидела, что я рву её ребёнка?

Беловолосый медленно повернулся к Слизерину, и у Салазара сердце замерло от страха и тоски. Сама Смерть смотрела на него мутными глазами — такое уж точно не забудешь.

А уж когда беловолосый оказался рядом…

Хотя это был уже не мужчина, а женщина. И волосы у неё были не белыми, а чёрными, как и глаза. Руки — нежными, очень знакомыми, когда эта женщина касалась лица Слизерина, когда гладила его по лысой голове с невозможной нежностью, когда обнимала.

— Моё дитя, — услышал Салазар во время объятий. — Моё дорогое дитя…

Лили смотрела на это действо с неприятным расчётом в ярко-зелёных глазах. Она точно знала, что будет после того, как она укажет Смерти на Салазара — и воспользовалась реакцией высшего существа для какой-то своей идеи.

Объятия растаяли быстрее, чем Слизерин успел ими насладиться. В одно мгновение он ощущал женские руки на своей спине и чужую развороченную грудную клетку возле своей; в другое возле Лили стоял беловолосый с постным, замершим лицом. Никакого следа нежной женщины, только холод.

— Хорошо, — сказал беловолосый. — Хорошо. Ты получишь, что хочешь. Живую Елену Равенкло и путь обратно, к своему Гарри.

— Когда я смогу отправиться обратно?

— Не раньше, чем ты выполнишь несколько условий. Авергейл! — услышав своё имя, Лич поднялся с колен. — После ритуала и она, и моё дитя всё забудут. Твоя задача — донести до них условия, по которым Лили сможет вернуться к себе домой. Ты понял меня?

— Да, Великая!

— Что нужно? — повторила вопрос Лили.

— Три вещи, юная Госпожа, — скривил губы беловолосый. — Нужно очистить здешнюю землю от проклятия — ты скоро увидишь его действие. Нужна жертва, но не обычная, а… благородная. И нужно, чтобы ты забрала из этого времени то, что ты привела сюда.

— Василиск? — побледнела Лили. — Но он не мог пройти за мной, он же…

— Не василиск, совсем не василиск… — внезапно тоскливо вздохнул беловолосый. — Маги. Двое. Мужчина и девочка. Они должны или перейти с тобой обратно, или умереть, чтобы не рушить историю. Поняла? А теперь — спи!

Слизерин только моргнул; перед его глазами уже была не взрослая женщина, а привычная маленькая Лилит. Ржавые кудрявые волосы, остекленевшие болотные глаза.

Рядом с ней стоял беловолосый. Рядом с самим Слизерином — нежная женщина с чёрными глазами.

— И ты, мой дорогой ребёнок, — сказала она, гладя Салазара по щеке, — тоже… спи.

========== Глава 13 ==========

— А теперь, мой дорогой, вот эту микстурку. Ну-ка, залпом.

Эванс выпил довольно противное лекарство, даже не поморщившись. За последние несколько месяцев он так привык принимать разную дрянь, что даже не реагировал на разнообразие вкусов: ношеные носки, сопли, сера, прочая гадость. Гадкие конфетки в Берти Боттс по сравнению с тем, что Эвансу приходилось пить, были довольно-таки неплохим десертом.

Мадам Помфри, уверившись, что Эванс выпил всё до последней капли, довольно кивнула. Этот ребёнок её очень радовал, как пациент: не скулит, не плачет, не пытается отвертеться от лекарства. Но лучше, конечно, чтобы мальчик всё-таки был здоров.

— Сейчас принесут ужин. Чего бы тебе хотелось?

Эванс неопределённо мотнул головой. Ему было всё равно что есть, потому что вкуса еды он практически не чувствовал. Виной тому, конечно, было множество лекарств, а не постоянно гниющий язык.

Всплески магии не помогали вернуть целостность тела, как это было раньше. Не хватало даже целого резерва Эванса — а это было на самом деле много; мадам Помфри часто говорила, что по магической силе он равен взрослому, сформировавшемуся волшебнику. Это должно было звучать как комплимент.

В Больничном крыле он был единственным относительно живым учеником, хотя практически все кровати оказались заняты. Эльфы приносили еду только ему; другим обитателям вотчины мадам Помфри еда была не нужна.

На ужин Эвансу принесли три целиковых жареных курицы, огромную миску с картофелем пюре, пару крупных кусков запечённой свинины, овощи-гриль, пудинг, три разных торта и неисчислимое количество сырых овощей и фруктов. Всё это, — кроме разве что одной порции, оставленной для Поппи Помфри, — было только для одного второкурсника.

Голод у него не проходил, сколько бы Эванс ни ел. В туалет мальчик тоже не ходил; казалось, что еда, попадая в него, даже не долетает до желудка, испаряясь где-то в пищеводе. Мадам считала, что таким образом организм Эванса пытается добрать энергию для самолечения. Магического резерва «почти как у взрослого» ему не хватало.

За ужином мадам рассказывала интересные истории, чтобы хоть как-то скрасить одиночество мальчика. Они всегда ужинали и завтракали вместе, а вот на обед Эванс обычно оставался один: другим безмолвным обитателям Больничного крыла внимание Поппи Помфри было нужнее.

Всего в лазарете стояло двадцать кроватей для учеников и две для преподавателей — в отдельном помещении, которое теперь занимал один потенциально заразный Эванс. И все кровати для учеников оказались заняты, к ужасу школьной медсестры. Директор даже приказал домовым эльфам перенести в крыло ещё десяток новых коек, на всякий случай.

Никто точно не понимал, что происходит. Просто учеников с разных факультетов находили в коридорах в самых разных позах, будто кто-то просто нажал на кнопку «стоп» в их жизни. Не было какой-то логики в окаменевших: разный пол, внешность, возраст, факультет и статус крови. Детей не объединяло ничего кроме учёбы в Хогвартсе.