«Выросший в хлеву удивляется чистоте», — проворчала про себя Лили, аккуратно отодвигая подальше тарелку с непонятной баландой. Голода она не чувствовала: то ли перенервничала, то ли Мастер намагичил что-то непонятное, то ли так сказалось её нежданно-негаданное перемещение в прошлое, минимум на пятьсот лет назад.

Она была в прошлом. С этим было совершенно необходимо смириться, свыкнуться с этой мыслью и перестать отвергать её, точно одну из бредовых идей, неспособных к самостоятельному существованию без поддержки верящих в это людей. Прошлое окружало Лили со всех сторон, оно было в матерящихся извозчиках, красных толстощёких женщинах, в запахах навоза и грязи, в чистой, не отравленной людьми земле и в самых вкусных яблоках, которые Лили только ела в своей жизни.

Средневековье или даже раньше… что она вообще знала об этом времени? Как никогда Лили жалела о том, что не слишком-то любила историю. Но кто же знал, что такая вроде бы теоретическая наука найдёт в её жизни самое настоящее практическое применение? Почти вопрос жизни и смерти. Хотя почему это «почти»? Точно он самый.

Итак, средние века. Жизнь человека стоит меньше жизни коровы или лошади. О прогрессе даже не слышали, чёрного мора вроде ещё не было, Лондон не горел, — но Лили не была уверена, что он вообще стоит. Может, ещё не основали. Даже примерного года Лили не знала, потому что не понимала староанглийского, а у змей летоисчисление идёт совершенно по-другому. Какие там года! У хладнокровных два времени: сейчас и не сейчас. Сейчас тепло — это лето; не сейчас тепло — это, как можно было бы догадаться, зима. Или осень. Или весна, весной тоже бывает «не сейчас тепло».

Жизнь человека ничего не стоит, а женщина — не человек. Ребёнок, кстати, тоже не человек, так, зародыш, который находится в полном распоряжении мужчины, главы семьи. Главного. В случае Лили всё было совсем плохо: мало того, что женщина, так ещё и маленькая… хотя, вроде бы в двенадцать-тринадцать лет уже и замуж выдавали, и беременными ходили. Жили-то ведь мало.

В обществе подъём феодализма (но Лили была не уверена), чёткое разграничение сословий и почти полная изоляция каждого слоя общины от других. Поодиночке не выживают, а если выживают, то потом отщепенцев заклёвывают свои же. Мир жесток к человеку, власть жестока к человеку, природа жестока к человеку. В итоге — человек жесток ко всему, что его окружает, включая таких же бедняг, как и он сам. Круг жестокости замыкается.

Религия… Лили обзывали отродьем дьявола, ведьмой и далее по списку. Значит, охота на ведьм в самом разгаре, а это даёт хоть какие-то временные рамки: насколько Эванс помнила, охота началась на территории островов то ли в пятнадцатом, то ли в шестнадцатом веке, и активно продолжалась лет двести. Завершилась то ли в девятнадцатом, то ли в двадцатом веке. Больше всего от деятельности священников и энтузиастов из деревень пострадала Шотландия. Кто бы знал, почему…

Помимо религиозных канонов умами средневекового обывателя овладевали духи, приметы и прочая суеверная чепуха. Как-то в немытых головах соседствовала боязнь наказаний господних ко всему вокруг и ненависть к чёрным кошкам.

Выходит, что мыслит этот человек из страшного времени в трёх направлениях сразу: о Боге и канонах, о демонах и приметах и о том, что происходит в его жизни.

— Задумалась?

Лили состроила самое кислое выражение лица, на которое была способна. Мастер, допивший нечто из кружки, уже расправился со своим малопривлекательным обедом и явно собирался уходить.

На улицу Лили хотелось и не хотелось одновременно. С одной стороны, свежий воздух — это наилучшая альтернатива многообразию запахов в трактире; с другой же, на улице «не сейчас тепло», как сказала бы любая змея. Не зима, конечно, потому что зимы в Шотландии совершенно особенные, но середина осени или весны с положенными завывающими ветрами, повышенной слякотью, дождями, туманами и холодом. И всё бы ничего, но согревающих чар Лили не знала, нужной одеждой не располагала, а Мастер ей помогать не собирался. Хорошо ещё, что достал ей обувку, а то было бы совсем плохо.

Тяжело вздохнув, девочка поспешила за змееглазым в объятия зябкой погоды.

Мастер вообще не интересовался своей протеже. Ему было всё равно, съест ли Лили свою порцию непонятной бурды, хочет ли она в туалет во время долгих переходов, не холодно ли ей в её тонкой школьной форме, не хочет ли она спать и ещё много этих «ли». Змееглазый просто шёл от деревни к деревне по полужидким бесконечным дорогам, отмеченным лошадиным помётом и коровьими лепёшками, и, казалось, ни о чём не думал. Смысла в этом вечном странствии Лили не видела совершенно, но любой разговор мужчина быстро сворачивал, довольно грубо затыкая ей рот и веля не соваться куда не надо.

Лили кривила губы, но молчала. Мастер был её единственным шансом не только выжить, но и научиться чему-нибудь стоящему.

========== Глава 7 ==========

Всего за месяц этих переходов Лили научилась слушать лес, разбирать следы и читать путь по звёздам. Она могла зажечь небольшой огонёк на конце самой мокрой ветки, немного высушить свою одежду и отыскать чистую воду среди грязных луж. Травы и кустарники стали ближе, и Лили научилась опознавать те из них, что были пригодны для варки зелий или еды.

О, зелья Мастер обожал, они были его единственной, как казалось Лили, страстью. Он мог часами шипеть с ней об этой многокомпонентной бурде, азартно выискивая нужные слова из куцего змеиного языка. Ради этих бесед-монологов он даже начал учить её староанглийскому. Лишь затем, чтобы она, ничтожная, поняла величие и оценила красоту сложных составов!

Хотя куда уж ей, убогой. Её даже палочка стала слушаться через раз.

— Я устать.

— Я устала, — привычно поправил Лили мужчина. — Повтори.

— Устала. Я. Очень.

Признаться честно, усталости Лили не чувствовала совершенно, — они только недавно ведь вышли из трактира, — но нытьё действовало змееглазому на нервы, и этим Эванс успокаивала свои. Все их отношения, в принципе, строились на взаимном выведении другого из себя и наблюдением за реакцией, и Лили это не казалось нормальным.

— Устала — отдохни. Я, правда, буду ползти дальше… Но устала — отдыхай.

И, конечно, змееглазый выводил её из себя намного чаще, чем Лили того бы хотелось. Сказывалась довольно большая разница в возрасте, — Мастеру было явно больше сотни лет, — и той власти, которой он обладал над девочкой.

— Зачем мы идти?

— Идём.

— Идём. Цель идём?

— Цель похода.

— Похода.

Некоторое время они шли молча, и Мастер будто задумался над ответом, обходя особенно большие и мерзкие лужи грязи. Лили терпеливо выжидала: раз её не заткнули сразу, то был шанс хотя бы узнать цель её долгих мучений. А уж то, что мужчина принялся править её речь и произношение, вообще говорило о его преотличнейшем настроении.

— Цель… ладно. Мне нужна, хм, лаборатория. Место для творения горячих вод с травами и частями. Понимаешь? Для зельеварения и алхимии.

От открывшейся правды Лили даже остановилась. Обувь стала медленно уходить в мягкую землю, набирая в себя грязную холодную воду.

— Лаборатория?! И ради это ты меня… ты меня… ты меня!

Змееглазый даже не замедлился, и Лили пришлось, проглотив своё негодование, поспешить за ним.

— Я тебя что? Ты — ученик, я — Мастер. Я… хм. Я — приказываю, ты — подчиняешься. Помнишь?

— Помню, но таскать-то меня зачем? Грязно! Холодно! Хо-лод-но!

— Я не чувствую температур.

— Я чувствовать! Я!

На этот раз он даже не стал её поправлять, лишь неопределённо качнув головой. За месяц блужданий на ней едва-едва прорастали редкие пучки волос, которые Мастер упрямо сбривал. Лили его понимала: из-за ожогов не вся поверхность головы обзаводилась новым «газоном», и лысым змееглазый выглядел лучше, чем с волосами.

Вдалеке начала расти стена леса, и Лили порадовалась её приближению. Среди частоколов широких стволов не гуляли морозные сквозняки, хватающие девочку за ноги.