Лили вынырнула из травяной массы на крупный камень, обтачиваемый слабым речным течением, и, приставив руку козырьком ко лбу, осмотрелась, пока вода мочила ей пятки.
— О, Эванс!
Перепрыгивая по камням, точно заправская лягушка, Лили удалось удержаться от падения и добраться до противоположного бережка относительно сухой. Её брат сидел на нагретом солнцем огромном камне и, не отрываясь, смотрел на течение воды.
— Я принесла сладостей. Будешь?
Предсказуемо не получив ответа, Лили уселась рядом с братом и, стянув мокрую обувь, принялась планомерно уничтожать принесённые с собой гостинцы. Она наслаждалась, тщательно облизывая пальцы после каждого раза, когда брала в руки вкусность.
— Откуда ты взяла сладкое? — безразлично спросил Эванс.
Лили покачала пальцами на ноге, отмечая, что, вообще-то, ей пора подстричь ногти.
— Стырила у тощего Сэмми. Мне они всё равно нужнее.
Тощий Сэмми, вопреки своей кличке, был отнюдь не тощим, а очень, очень даже наоборот — в столовой за столом он занимал сразу два места, а ел и вовсе за десятерых. Из-за своих габаритов ребёнком он был сильным, и каждая новая порция приютской баланды, казалось, только придавала ему могущества; Лили вообще не могла представить, как можно есть подобную дрянь с выражением полнейшего блаженства на лице. Пользуясь своими габаритами, недюжинной силой и какой-то совершенно артистичной манерой врать, тощий Сэмми выбивал из приютских детишек не только их еду, но и честно заработанные или украденные у взрослых деньги, так что вкусных вещей у толстяка было — хоть завались.
Лили он, кстати, старался не трогать. После того, как Сэмми отобрал у девочки обед, всю последующую неделю любая еда приобретала для него вкус, вид, запах и текстуру свежего сельдерея, который, как известно, ненавидят абсолютно все.
— Воровать…
— Ой, вот только не надо начинать про то, что воровать — плохо. Если не сумел уследить за своим добром, то кто в этом виноват? Тот, кому это добро приглянулось, что ли?
— А если у тебя… стащат что-нибудь?
— Ну, значит, плохо смотрела и сама виновата в пропаже. В обратную сторону же тоже работает! Другой вопрос в том, что я этого вора найду и сотворю с ним… нехорошее.
Мимо Эвансов в грязной воде проплыл пакетик из-под чипсов. Дети проследили за его неспешным скольжением, пока отважный яркий кораблик, набрав фатальное для него количество воды в своё нутро, не пропал под толщей мутной серой жижи. Лили, уже успевшая съесть всё принесённое, вскочила с насиженного места и принялась отряхивать короткую джинсовую юбчонку, при этом старательно вытирая пальцы о жесткий материал.
— Я что вообще сюда пришла-то. Пошли, нас зовут на внеплановую свиданку с Августом.
Эванс, хоть это и было для него нехарактерно, от досады сморщил нос.
— Это обязательно? И сегодня ведь пятница, не воскресенье.
— Обязательно. Наша смотрительница-мучительница сказала, что она в поте лица выбила нам встречу с нашим падре, так что, если мы хотим в нашу любимую школу, нам надо с ним встретиться.
Недовольно прикрыв глаза рукой, Эванс встал со своего места и, непрестанно морщась, последовал за сестрой. Лили, правда, прыгала по камням, тогда как мальчик просто перешёл реку вброд.
Августу в этом году исполнялось сорок три, но выглядел он при этом намного моложе, где-то на тридцать. Волосы у него были рыжевато-коричневыми, цвета светлой ржавчины, а глаза, наоборот, тёмными — как горький шоколад; утонченные черты лица привлекали к нему вполне заслуженное внимание представительниц противоположного пола, которых не смущала ни абсолютная асексуальность мужчины, ни его сан. Порой коварные соблазнительницы такое чудили в попытках завоевать внимание и худощавое тело Августа, что Лили только диву давалась, как половину баб из городка ещё не свезли тихо-мирно в какую-нибудь местную психушку. Сам Август от такого внимания не бегал в попытках его избежать, но взял в привычку отшучиваться от особо яростных нападок и попыток задавить его бюстом разного достоинства.
На крыльце детей встретила престарелая воспитательница, отличавшаяся излишне суровым нравом и возрастом столь почтенным, что, казалось, старуха скоро рассыпется в прах. Разбитое стекло она уже заметила, но пока ещё не знала, кто виноват в происшествии.
— Эвансы? Падре сломал ногу, так что идите к церкви сами, бесполезные оболтусы.
Лили по привычке скривилась, едва скрыв «неподобающую юной леди» гримасу. Эту воспитательницу она не особо любила; впрочем, та отвечала ей взаимностью: старая женщина была дюже суеверной и на дух не переносила рыжих.
Маленькая недо-церквушка, совсем не похожая на другие огромные и помпезные храмы, которые так любят католики, находилась в десяти минутах быстрой ходьбы от приюта. Вела туда всего одна дорога, примерно до половины залитая бугрящимся и потрескавшимся асфальтом грязно-серого оттенка; прямо в огромных трещинах росли полевые цветы и зеленела трава, так что Лили успела собрать приличный букет и сплести половину венка к тому моменту, как Эвансы дошли до одиноко стоящего белого здания. Оно на вид совсем не напоминало храм, и это было единственным, что в нём нравилось Лили.
На пороге им встретился опирающийся на костыли Август, явно собирающийся самостоятельно прийти к ним в приют, если судить по тому, как он был удивлён, увидев Эвансов.
— О! — воскликнул он, высоко поднимая брови. — Я и не думал, что вы… не стоило, честное слово… ох, извините. Добрый день!
Лили шмыгнула носом. Смущённый Август пригласил детей в храм и принялся карабкаться по несчастным пяти ступенькам — каждая из них была довольно высокой, и со сломанной ногой и неподходящими по росту костылями мужчине было не очень удобно.
Переглянувшись, Эвансы обошли Августа, и, подхватив его под руки с двух сторон, кое-как помогли взобраться по лесенке.
— Мадам Стракс сказала, что вы завтра уезжаете в свою школу-пансион, — начал Август, едва они уселись на длинных скамьях.
— Кто такая мадам Струкс? — перебила мужчину Лили, на мгновение оторвавшись от плетения венка.
— Стракс, Лили. Как же, — неподдельно удивился падре, — это же ваш воспитатель, разве нет? Почтенная пожилая дама с фиолетовыми серьгами.
— А, — поскучнела Лили, возвращаясь к рукоделию. — Ага, уезжаем. Нам повезло, что в этом году тридцать первое выпало на субботу — отдохнём ещё и первого сентября, будет время пообщаться с друзьями.
— И много у тебя друзей?
— А, да, достаточно. Ну… — девочка оглянулась по сторонам, будто проверяя, слушает ли её кто-нибудь, — на самом деле, ни одного. Куча знакомых, конечно, со всех факультетов, — а нас разделяют на четыре факультета во время учебы, — но ни одного друга. На меня смотрят или как на совсем маленькую, или как на… как на девочку! — гневно фыркнула младшая Эванс, водружая на голову своего брата чуть кривоватый венок. — Есть ещё соседка по комнате. Но она тоже приютская.
Август чуть насмешливо приподнял брови, сохраняя при этом чуть одухотворённое и вежливо-участливое выражение лица.
Несмотря ни на что, священник, в общем-то, был неплохим человеком, Эвансу он не нравился, причём, как бы мальчик ни пытался, у него не выходило выявить причину подобной ничем не обоснованной неприязни. Так что, смирившись, Эванс принял подобное своё отношение к улыбчивому шатену как данность и не пытался его анализировать.
Лили же, напротив, как и большинство представительниц женского пола, благоволила вечно улыбающемуся мужчине примерно так же, как выказывали своё одобрение знатные барышни семнадцатого века — то есть практически никак. Это если не приглядываться. А если приглядываться — то можно было заметить и задумчиво-добродушные взгляды, и мимолётные, будто специально скрываемые улыбки, и мелкие подарки, вроде венков и прочих безобидных безделушек.
— Лили, милая, ты прочитала ту детскую Библию, что я тебе дал?
— Нет, я листала взрослую версию. Неплохо, как роман, только написано сложным языком. Правда, я немного не поняла часть с потопами, изгнаниями и множественными убийствами. Это нормально, что ли? К тому же, я смотрела документальный фильм про крестоносцев и их крестовые походы — жесть, если охарактеризовать эту всяческую деятельность одним словом. Объясните?
