— Молчишь… Ты ведь ничем не отличаешься от простых мертвецов, верно? А мёртвым совсем не место в мире живых, — мужчина внимательно рассматривал узор трещин на огромном волшебном зеркале. — Вечно они трескаются. Юный Мастер, слышишь меня? Слышишь. Страж… проводит тебя. Кербер!

Прежде чем исчезнуть, мужчина поймал взгляд слизеринца и покачал головой. Безликий выглядел разочарованным. Эванс когда-то давно, когда он ещё жил в доме Дурслей у своей тетки, видел это выражение лица у соседского мальчика, когда у того умер любимый питомец, то ли кот, то ли морская свинка. Ребёнок стойко перенёс потерю, не проронив ни единой слезинки, но в глазах у него было такое разочарование, что Эванс даже пожалел его тогда.

Запах обострился до такой степени, что мальчика стало тошнить. В зале он больше не был один: огромная тварь, которую он уже видел в третьем коридоре, соткалась из теней. Больше всего это животное было похоже на исполинских размеров собаку неопределённой породы. Челюсть у псины была тяжёлой и квадратной, и крупные мутные капли слюны стекали из пасти по влажной блестящей шерсти морды, прежде чем упасть на пол и прорости странными на вид растениями.

Путь Твари был устлан цветами.

Она ступала так мягко и неспешно, что красноволосый, даже со своим острым слухом, не мог услышать её шагов. Все мысли мальчика были заняты тем, что, когда он впервые встретил этого пса, головы у него было три, а сейчас — лишь одна, но та самая, что смогла схватить его за икру и оторвать кусок мяса, так и не выросший снова.

— Ты ведь даже не боишься, — прошелестела Тварь, склоняясь над ним.

Собака разинула пасть, и мальчик ощутил, как острые кривые зубы медленно и нежно погружаются в его плоть. Тело сковала неожиданная судорога, и ребенок забился, ощущая, как застывшая было в его венах кровь вдруг начинает свой бег, принося с собой страдания и боль в каждую клеточку организма. Эванс глухо застонал, упираясь руками в собачью пасть и пытаясь отпихнуть её от себя; от накатывающей, точно волны во время прибоя, боли, у маленького волшебника немели руки и ноги, а его собственные стоны заглушали голоса, звучавшие у него в голове.

Облизываясь, Тварь отстранилась. Слепые глаза, обильно выделяющие гной и слизь, были не особенно приятным зрелищем. Эванс даже подумал, что если бы Лили, отличающаяся особой брезгливостью, увидела эту картину так же близко, как и сам мальчик, её бы наверняка стошнило. Страж обнюхивал Эванса сухим горячим носом с потрескавшейся черно-бордовой кожей, из которой медленно вытекали капли крови, не успевавшие упасть с носа и застывавшие на нём твёрдой коркой. Зловонное дыхание, отдающее могильной землёй, напомнило Эвансу о кладбище с аккуратно подстриженной травой, о рядке серых однотипных могил и о пустых похоронах, когда проститься с мёртвыми приходили лишь работники кладбища. А потом ухоженные могилки становились забытыми и одинокими, и, словно в насмешку, им даже не давали скрыть своё горе за разросшейся травой, которую скрупулёзно подстригали каждую субботу, ровно в десять утра.

На пол закапала его кровь. Эванс ощутил рывок в районе пупка и недоуменно заозирался — он стоял рядом с собственным телом, смотря на то, как обезумевший пёс рвал его, точно щенок — газету.

— Остановись!

Пёс поднял больные глаза, облизнул испачканную в крови пасть и вывалил язык, весь покрытый струпьями и язвами.

— Почему? Тебе оно уже не понадобится.

Эванс панически переводил взгляд с пса на своё истерзанное тело и обратно, словно пытаясь понять, действительно ли всё это происходит. Но едва Страж захотел вернуться к своей игрушке, как мальчик кинулся ему наперерез, закрывая путь к тому, что осталось от него самого.

— Нет, прекрати! — от угрожающего рычания у мальчика внутри всё перевернулось, перемешалось и застыло, скованное страхом. — Не надо больше! Безликий, у нас же уговор!

— Уговор может выполнить и другой, мой юный Мастер, — раздалось ниоткуда и отовсюду.

— Прочь! — пёс зло отпихнул его одной лапой, возвращаясь к своей игре.

— Но я не хочу! Не хочу умирать! Не сейчас! — Эванс… Гарри бросился на огромного зверя, молотя кулаками прямо по толстой выцветшей шкуре. — Я не хочу, чтобы моя могила была такой же пустой, как и у Эвелины!

В его воспоминаниях Эвелина была, как и при жизни, невероятно стара и доброжелательна. Она улыбалась почти беззубым ртом, отчего на её некрасивом лице лучиками разбегались глубокие борозды морщин, и весело сверкала выцветшими глазами. Её длинные седые до белизны волосы всегда были стянуты в пучок. Движения старухи были заторможены; она часто забывала что-то или не понимала, где находится, путала книги и секции на работе, из-за чего чуть более молодой смотритель библиотеки уже давно рекомендовал начальству уволить её. Для Гарри Эвелина, бездетная и одинокая, была воплощением кошмара.

И он забыл её имя, превратив старуху в нечто, присутствующее в его жизни, но не занимающее в ней место. Эвелина стала Мисс Оллсандей, похороненной в сером платьице с несколькими приторными конфетами на груди, и её могилу никто, кроме Эванса, не посещал уже больше трёх лет. На её похоронах не было никого из родственников или друзей, и эти пустые проводы заняли мысли Эванса так, как никогда не могла занять их сама Эвелина.

— Вот оно что, — услышал Гарри мягкий смешок. Его глаз коснулась холодная белая рука, закрывая их. — Ты действительно необычен, юный Мастер. Такое желание у ребёнка… ты исполнишь его, юный Мастер. Но до этого тебе придётся исполнить наш договор. Помнишь его? Теперь я расскажу тебе, что же нужно делать, мой дорогой юный Мастер…

Слушая желание безликого, Гарри ощущал, что ноги его больше не способны удержать, а потому откинулся назад, на обжигающе-холодное тело мужчины.

Белые волосы пахли могильником и табачным дымом.

========== Книга первая. Страж. ==========

Поезд то замедлялся, то вновь набирал ход, отчего тень от клубов пара то становилась тонко-незаметной, то разрасталась, будто переевшая пиявка. Лили, увлеченно обсасывающая очередное сахарное перо, больше всего напоминавшее ей по вкусу сахарную вату, с ленцой следила за этими изменениями и вяло покачивала ногами — несмотря на то, что она сильно вытянулась за прошедший учебный год, до пола она не доставала даже мысочками, если прислонялась спиной к стене купе.

Эванс, медленно вычерчивающий графики, — их домашнюю работу по трансфигурации, — был полностью вовлечён в этот процесс, выполняя всё перфикционистки-точно. Ни миллиметра отклонений!

Лили погрызла мягкое пёрышко и, ухмыльнувшись, вернулась к разглядыванию бегущих по полям теней.

Найти пустое купе было легче, чем в начале года. Девочка связывала это с тем, что за месяцы учебы первокурсники успели сбиться в маленькие стайки, которые теперь шумели по соседству. У самой Лили также появилось множество новых знакомых — что с первых, что с последних курсов. Лили вовсю пользовалась своим природным обаянием и милой улыбкой, чтобы завоевать внимание окружающих — и, как и всегда, у неё это блестяще получилось.

Несмотря на пережитые ужасы года, — чего только ей стоило узнать, что её брата подрала какая-то слюнявая твареподобная псина! — возвращаться в приют из волшебной сказки, полной вкусной еды, драконов и зелий, не хотелось. Приют! Два месяца ничегонеделания, как следует сдобренного скукой и унылым разрисовыванием поднадоевших ей раскрасок. Никакой магии, никаких приключений, никакого Северуса.

С другой стороны, в приюте не было никаких опасностей. Никто не дышал бы ей в спину, никто не отрывал бы от Эванса куски плоти, никто…

Воспоминания о самом конце года заставили девочку поморщиться. Она провалялась неделю в больничном крыле с «нервным срывом», даже не подозревая, что совсем рядом с ней в магической искусственной коме лежал её брат. Об Эвансе с ней никто не разговаривал, из-за чего её психическое равновесие было расшатано даже больше, чем если бы она сразу узнала, что её дорогой братик опять «на пороге смерти» — каждый раз это выражение вызывало у неё улыбку. Эванс был буквально разодран на части, а его сознание — помещено в некую магическую капсулу, не дающую ему прийти в себя и осознать ужас повреждений его собственного тела.