Снейпа это не впечатлило.

— Ну хоть немножко! — проскулила Лили, уже представляя, как она будет уговаривать Салли-Энн почесать ей спинку.

Снейп приподнял бровь, скептически оглядел пританцовывающую на месте Лили и несколькими движениями грубовато растёр ей спину, как раз те места, где росли цветы. Чесотка, пусть и не прошла совсем, но немного утихла, и Лили вздохнула почти с облегчением.

— Спасибо!

Профессор кивнул и без слов пошёл вперёд. Лили посеменила следом, быстро перебирая ногами и мечтая о ногах подлиннее, поскольку имеющиеся у неё явно не справлялись с необходимой скоростью ходьбы. Кое-как приноровившись, Лили принялась глубоко и часто дышать, полностью сосредоточившись на неожиданном физическом упражнении.

— Итак, каким же образом вы оказались в столь плачевном положении, мисс?

— Ну, я упала, — сообщила Лили с таким видом, будто бы рассказывала страшную тайну, говорить о которой ей строго-настрого запретили.

Снейп скривился.

— Мисс, вы ведь понимаете, что к столкнувшему вас будут применены самые строгие меры?

Представив виновато прижимающую уши Тварь, сидящую за партой перед отчитывающим стращилищу Снейпом, Лили от души фыркнула. Самые строгие меры, как же. Строчки, что ли, заставят писать?

— Это личное.

— Мисс, по школе ходит ученик, потенциально способный на убийство — не сами же вы прыгнули с лестницы. Вы и правда считаете это личным?

Видение Твари в школьной форме, пишущей строчки, не давало Лили покоя. От подобных крамольных мыслей ей стало легче, и девочка вспомнила, как приютский психолог говорила о том, что, если высмеять свой страх, то он становится не таким уж и страшным.

Правда, она не говорила, что воспоминания могут быть столь реальными, что ты будто бы услышишь уже знакомый шелест. И цоканье. И даже дыхание — неслышное почти, но тяжёлое, как после долгого бега, когда болят лёгкие и горит в груди.

Лили остановилась на мгновение, длившееся миллионы лет. Она даже дыхание задержала, её сердце пропустило удар; наступил миг полной, всепоглощающей тишины. И в нём — дыхание, шелест, цоканье, даже смех, тот самый, хриплый и незлой, немного издевательский и покровительственный.

— Нам надо…

— Что?

Тяжело сглотнув загустевшую слюну, Лили схватила Снейпа за руку своей похолодевшей мокрой ладошкой и дёрнула на себя.

— Нам надо бежать!

То ли от неожиданности, то ли от растерянности, но Северус, не задав ни одного вопроса, побежал за ней. Лили держала его руку так крепко, что казалось, стоило ей чуть крепче сжать пальцы — и у профессора будет перелом.

Спустя несколько поворотов и лестничный пролёт пришедший в себя Снейп резко остановился. Дёрнувшаяся было Лили была легко приподнята над полом и могла лишь беспомощно перебирать ногами и молотить слабеющими руками по рукам Снейпа, держащего её стальной хваткой.

— Отпустите! Надо бежать!

— Лили, успокойся. Лили! — прикрикнул профессор, и девочка послушно замерла, глядя на взрослого грустными глазами, полными слёз и страха.

Снейп поставил её на пол и сел на корточки, чтобы его глаза были на одном уровне с её. Лили, сжав губы, смотрела куда-то позади него, но, обернувшись, профессор ничего необычного не увидел.

— Лили, там ничего нет. Это может быть простая галлюцинация, — быстро добавил Снейп, глядя на то, как фокусируются зрачки девочки, будто бы то, что её пугало, неспешно приближалось к ним. — Галлюцинация вполне могла быть вызвана теми лекарствами, что мадам Помфри тебе давала. Они все имеют довольно сильный эффект и сочетаются друг с другом лишь условно. Ты меня понимаешь? Лили? Ты слышишь меня?

Её глаза совсем остекленели, и это было похоже на шоковое состояние. Смотрела девочка на что-то над головой Снейпа, что несколько его нервировало, поскольку по щекам Эванс катились крупные слезы. Дыхание Лили было ровным и даже судорожно сжатые губы расслабились.

— Лили, там ничего нет. Ты понимаешь?

Она не отреагировала, только вздрогнула как-то по-особенному сильно. Затем посмотрела на мантию Снейпа, полы которой распластались по полу, ожившими глазами, полными ужаса.

Снейп перевёл взгляд и сам замер, подобно статуе: на чёрной ткани и на полу рядом с ней стремительно росли, отрицая все законы природы, цветы аконита. Самого обыкновенного аконита, не кроваво-красного, а жёлтого и сине-фиолетового, с нежными цветками и сильными стеблями.

Лили мелко задрожала в руках Снейпа, и профессор увидел, как шевелятся её волосы, будто от слабого ветерка или дыхания чего-то большого. В голове девочки билась только одна мысль, которую Снейп слышал и без легилименции: она не хотела, не хотела умирать!

Он схватил её и прижал к себе, сгорбившись над детской фигуркой так, чтобы полностью закрыть её от невидимого чего-то, опасного, непонятного, явно магического. Вокруг вспыхнул золотой купол — самый мощный щит из тех, что Северус мог поставить без палочки, на одних лишь эмоциях.

Нет уж, не в этот раз. Если они и умрут, то только вместе.

Всё прекратилось резко: дрожь оставила девочку, волосы больше не развевались, а из её груди вырвался первый судорожный всхлип, который она попыталась подавить. Но уже через мгновение Лили ревела во весь голос, прижимаясь к Снейпу и вцепившись в его одежду с такой силой и отчаянием, что профессору и в голову не пришло попробовать расцепить руки гриффиндорки.

Он обнимал её и вспоминал, как когда-то давно Лили так же рыдала в его мантию. Тогда Петунья в первый раз сказала, что от такой сестры, как Лили, она отказывается.

Им было лет по тринадцать.

3

— Ты так и будешь лежать, уставившись в потолок? Нет, большинство моих знакомых ничего сверх этого не делают, но, знаешь ли, на тебя я надеялся…

Эванс медленно моргнул, очищая глаза от налетевшей пыли. В тёмном огромном зале фигура безликого приобретала неясные очертания, подёрнутые светловатой дымкой. Этот странный туман стекал с высокой фигуры прямиком на пол, затем вновь поднимаясь от ног к макушке.

За движениями дымки Эванс наблюдал вечность.

— Почему я не могу просто продолжить лежать?

— Можешь, — мужчина обошёл Эванса кругом, внимательно рассматривая мальчика. — Можешь, конечно.

Он остановился рядом со слизеринцем, так близко, что стоило Эвансу лишь протянуть руку — и мальчик смог бы ухватить беловолосого за чёрные брюки. Желания такого, конечно, у него не возникло, и безликий отошёл от него, недовольно хмуря тонкие вроде бы брови. Глаза его, блеклые почти до белизны, чуть заметно светились в темноте.

— Можешь, — повторил безликий задумчиво. — Но тогда чем ты будешь отличаться от мертвеца или того же поднятого из могилы трупа? Ты гниёшь, не так ли? Да, точно. Не хочешь ничего, ничто тебя не интересует, а сестра твоя всё чаще вызывает раздражение своим живым энтузиазмом. А теперь ещё и двигаться совсем не хочешь. В тебе нет любопытства, но всё ещё есть магия. Крохи, но их хватает. Но, знаешь, почему ты мёртв? Не потому, что хочешь, как и любой другой труп, лежать безмолвно и думать о всяких глупостях, нет. У тебя нет цели. Возможно, ты всё же чего-то хочешь, Эванс? У тебя есть какое-то желание, неизвестное мне? Почему ты всё ещё жив?

Мальчик вздохнул. Никакой пользы это действие не принесло, но он вновь ощутил вонь псины, к которой, как оказалось, невозможно привыкнуть. На мгновение ему вспомнились совсем другие запахи: еды, цветов, свежести, машинного масла и книжной пыли. Те, что преследовали его всю жизнь, которые он не ощущал, пока не наступила эта всепоглощающая стерильность.

Ради них ли он живет? Нет, пожалуй.

Шершавость камня, нежность лепестков цветов, скольжение грубой ткани по ладони — всё это было ему недоступно. Уколы боли оказались в прошлом, давно, и те жалкие отголоски ощущений, чувств и прикосновений, которые Эванс мог чувствовать всего раз в год, в день мёртвых, и рядом не стояли с оригиналом. И вряд ли выйдет вернуть то, что давно утеряно — и стоит ли?