Отец выслушал, посчитал все, сказанное мамой, способом вывести его на извинения перед «старой клячей» и, конечно же, извиняться не стал.
Я помог маме выгрузить чемоданы, после чего, помахав вслед поехавшему в обратную сторону на автомобиле отцу (я махал, прижав локоть руки к торсу), мы пошли по дорожке к дому.
Постучали.
Дверь отворилась. На пороге стояла бабушка.
Несмотря на свой возраст, она выглядела молодо. Она заранее знала о нашем приезде, так что стояла перед нами в роскошном синем платье с синей бумажной розой на груди и с накрашенными алого цвета помадой губами. Она улыбнулась, обняла каждого и пригласила в дом.
Дом был старым. Бабушка жила в нем с самого рождения. Пол в любой комнате дома скрипел, на чердаке из угла в угол перебегали крысы, и слышно это было хорошо, особенно когда мы сидели в кухне, но при всем том дом был светел: окон было много, и они были широкие, высокие, так что яркий полуденный свет широкими мазками проникал в комнаты и облекал даже самую жуткую вещь (темно-коричневого демона из красного дерева на стене в гостиной) в более яркие краски.
Бабушка всегда была весела. Она произносила слова громко и выговаривала их четко. Ни с того ни с сего она могла вскочить со стула и начать готовить панкейки[13], или отворить люк подвала и спуститься вниз за варением, или включить музыку и начать танцевать. И мне нравилось это. Мне нравилось в ней сочетание любви к мрачному (деревянный демон на стене) и природная жизнерадостность, которую она источала каждой клеточкой своего тела. Она казалась живой. Наверное, это лучшая черта человека в нашем чудовищном обществе, не принимающем отклонений и пытающимся выстроить в конкретном порядке то, что выстроить невозможно, – казаться живым. Мало быть живым, надо еще уметь казаться таковым.
И в ней это было.
После шумного чаепития (только из любви и уважения к бабушке я не отказывал ей попить чаю) мама изменилась в лице и положила руку на ссохшуюся руку бабушки.
– Мам, – сказала она. «Мама мамы», – электрической нитью пронеслось в моей голове. – Я должна сказать тебе о том, что… что мистера Брауна прошедшей ночью…
– Что?
– …убили.
В воздухе повисла тишина, после чего решила повеситься и – повесилась. Бабушка начала что-то нашептывать, даже несколько раз всхлипнула, но не зарыдала. Она всегда сдерживала слезы. Она была стойкой женщиной. После смерти мужа она решила навсегда придерживаться одного странного, но жизнеутверждающего правила: улыбнись, и боль, напуганная твоей улыбкой, улетит за холмы, спрячется где-то там, поглощаемая страхом, а после умрет, тем же самым страхом изъеденная. И бабушка улыбнулась.
Мне от того даже стало как-то не по себе, жутко, но в те же секунды мной овладела гордость за бабушку. Я гордился ею.
Я знал, что мистер Браун и бабушка были лучшими друзьями детства и юности, после их, однако, разъединили интересы: он перешел на военную службу в секретную базу, а она пошла работать в типографию местной газеты «Брэндон Ньюс». Нет, они не были любовниками, они просто были очень близкими друзьями. Их семьи дружили, и они дружили друг с другом.
Вместе в школу. Вместе домой. Вместе на прогулку. Вместе в цирк. Вместе в кино. Вместе на речку. Вместе по магазинам.
– Все-таки убили, – прошептала она, мягко улыбаясь и сдерживая слезы. – Говорила я ему, уезжай из чертового Брэндона.
Мама сжала пальцы бабушки.
– И тебе говорю, уезжай, – продолжала бабушка.
– Но Джеймс…
– Джеймс неплохой мужчина, это правда. Только порой у него крыша едет.
– Он мой муж…
– И что? – Бабушка посмотрела на маму глазами, полными удивления и… превосходства. Да, именно превосходства над нею.
– И я люблю его, – закончила мама.
Я молча смотрел на них, не притрагиваясь к кусочку шоколадного торта, который еще утром того дня бабушка испекла, зная, что я люблю только шоколадные торты.
– Ты его любишь, но его любовь, как мне кажется, гаснет с каждым днем.
Мама в ответ на то промолчала.
– Вы срочно должны переехать в Нербанк. Ты же знаешь, моя сестра на первое время приютит вас.
– Дорогой, – обратилась ко мне мама. Я посмотрел на нее. – Возьми кусок торта и иди в гостиную. И дверь закрой. Нам с бабушкой надо поговорить.
Я с куском торта молча прошел в гостиную и закрыл за собой дверь.
Несомненно, желание услышать, о чем говорят взрослые, взяло надо мной верх, и я, внутренне дрожа от страха быть разоблаченным, приставил ухо к двери. Со стены на меня смотрел деревянный демон. Меня это напугало еще больше.
Бабушка: Почему мой внук не должен знать секретов своей семьи?
Мама: Потому что это разочарует его.
Бабушка: О чем ты?
Мама: Я знаю, что мы должны переехать в Нербанк, и знаю, что без Джеймса нам будет тяжело…
Бабушка: Но я помогу вам.
Мама: Нет, мам, я не собираюсь с ним расставаться, хотя в последнее время он и ведет себя странно…
Бабушка: О чем ты?
Мама: Не знаю. Мне трудно говорить об этом.
Бабушка: Ты уже начала, а главное начать – дальше само пойдет. Просто не останавливайся.
Мама: Он любит меня, но…
Бабушка: … (откашлялась)
Мама: Вчера мы пошли в спальню. Он был очень страстен, но… что-то пошло не так.
Бабушка: … (промычала что-то неразборчивое)
Мама: В общем, у него не получилось. Нет, я не хочу сказать, что это навело меня на мысли о том, что мы должны развестись, просто… он признался мне, что испытывает тягу к…
Бабушка: К кому, дорогая?
Мама: К мальчикам.
Бабушка: О Боже.
Мама: Подожди, подожди. Я сейчас все объясню. Ему кажется, что мужские попы, как бы это сказать, привлекательнее и все такое.
Бабушка: И теперь моя дочь из-за его заскоков останется без секса?
Мама: Нет, мам, не в этом дело. Я люблю его, но я испугалась.
Бабушка: Конечно, испугалась. Только я одного не поняла: ему нравятся попы мальчиков или уже взрослых мужчин?
Мама: …
Бабушка: …
Мама: Мам, ты издеваешься?!
Бабушка: Тихо, тихо, дорогая, нас ведь услышит Дэвид. Я только беспокоюсь о своем внуке.
Мама: О чем ты?
Бабушка: Ну, может, он подразумевал ввиду Дэвида.
Мама: О, мам, нет, не говори так.
Бабушка: Я просто предположила.
Мама: Просто ты не хочешь понять меня.
Бабушка: …
Мама: Я устала – пойду прилягу.
Бабушка: Ты всегда умела сбегать от решения проблем.
Мама: Не сейчас, мам.
Спешным шагом, но так, чтобы не было слышно – хотя пол и скрипел в любом месте, – я направился к дивану, стоявшему напротив деревянного демона. Тот все еще смотрел на меня и… он как будто обвинял меня в убийстве, хотя никакого убийства я не совершал. Его глаза – демон был изготовлен из красного дерева, как я уже писал, – словно пылали адским костром, на котором меня будут жарить после смерти. Во всяком случае, именно такой образ пришел в мое больное сознание в те длинные безумные секунды. Тело демона было темно-коричневым – краска и лак сделали свое дело, из-за чего он казался не столько демоном из ада, сколько демоном из леса. Из хвойного леса, но в то же время и не хвойного, потому как сам был изготовлен из красной древесины.
А еще от него до моего носа доносился запах… хвои. Меня передернуло.
Но не успел я задуматься над этим, как дверь в гостиную со скрипом распахнулась и в комнату, сияя в лучах полуденного солнца, вошла мама. Она натужно улыбалась.
Бабушки за столом уже не было. Ее вообще уже не было в кухне. Наверное, ушла в другое помещение или вовсе вышла в сад.
Мама, поправив платье, села на диван рядом со мной и, запрокинув ноги, положила голову на мои колени. Мое тело обдало холодом. Под голову она подложила чистые красивые руки. Левая была украшена кольцом с рубином, а правая – позолоченным браслетом.
Я сглотнул слюну.
– Разбудишь через полчаса, хорошо? – зевнув, спросила она и устроилась поудобнее. Я кивнул самому себе и поставил тарелку с кусочком торта на стоявшую рядом с диваном тумбочку.
