Любой из вариантов, созревших в моей больной во всех смыслах слова голове, не устраивал меня. То я продумывал, как захвачу в заложники какого-нибудь слюнтяя-охранника, то представлял, как нахожу выход из военной базы, то… «К черту все!» – в конечном итоге решил я, и тело мое обмякло. Какой может быть план, раз я не знал даже, в какой части базы нахожусь и есть ли выход из бетонной коробки!

Глаза мои смыкались, а красивый попугай продолжал смотреть в одну точку поверх моей головы. Это не могло не нервировать (с другой стороны, таким образом он не позволял мне заснуть – уж не знаю, осознавал ли он это или нет), потому я накричал на него.

Не помню, что я выкрикнул, но, вероятнее всего, то был сплошной поток мата… Попугай в ответ моргнул и отвернулся к другой стене. Крысы никак не среагировали, как будто были загипнотизированы или являлись созданиями биотехнологов (соответственно, таковым и подчинялись).

Послышался треск. Какой-то механический треск – настенный громкоговоритель! – после которого мелодичный мужской голос пронизал воздух помещения.

– Дэвид Хикок, добро пожаловать в мои цветные кошмары!

После этих слов я невольно подумал: «Мужик, знал бы ты о моих кошмарах, своими бы не похвалялся».

– Ты находишься на военной базе «Дэдфилд»[21]. На секретной военной базе. Как ты думаешь, почему она называется секретной, раз увидеть ее может каждый дурак наподобие тебя?

Я промолчал.

– Молчишь. На твоем месте я бы постоянно разговаривал, ведь отсчитанного на жизнь времени все меньше и меньше…

Шорохи.

– Что ж, тебе повезло оказаться здесь именно в этот прекрасный солнечный день. Жаль, ты не можешь увидеть этого замечательного солнца.

Снова шорохи.

– Рад сообщить тебе, что твои родители и бабушка живы.

Я встрепенулся.

– А Беатрис? – выкрикнул я куда-то во тьму, где, вероятно, был установлен настенный громкоговоритель. В то мгновение я вспомнил, как Беатрис выглядела в последнюю нашу встречу. Она не была счастлива, хотя и широко улыбалась. Она держала меня за руку, но не сжимала ее как раньше. Прогулка друзей, ничего более. Я вспомнил ее волосы, казавшиеся серебристыми от падавшего на них света уличных фонарей…

– Вау! Ты настроен на разговор? Это хорошо, это очень даже хорошо. С Беатрис все в порядке, если не считать ее душевного состояния…

– Что? Что с ней?..

– Не волнуйся. Просто шок. Такое часто случается с нашими… клиентами.

«Какие, мать его, клиенты?!» – подумал я про себя и попытался подняться на ноги.

– Можешь даже не пытаться подняться: мы ввели тебе в вену один препарат – новая разработка Дина Шмитца! Интересный человек. В ближайшее время, как нам и надо, ты будешь лежать, будто овощ, а потом встанешь… Встанешь тогда, когда тебе можно будет встать.

«Значит, где-то в помещении еще и камера установлена».

– Так как ты думаешь, дорогой, почему базу называют секретной?

Я помотал отрицательно головой.

Послышался сдавленный смешок, только другого человека, не того, кто со мной в те минуты разговаривал.

– Мог бы и догадаться… – сказал все тот же неизвестный. – Свидетелей принято убирать.

Да, свидетелей принято убирать. Только основная проблема заключается в том, что каждый человек так или иначе (по собственному желанию или невольно) становится свидетелем чего-либо. Человек идет по улице и видит, как кого-то избивают. Человек идет по улице и замечает, как кошка несет в зубах мышь. Человек смотрит в окно и становится свидетелем первого поцелуя влюбленных. И так далее и тому подобное. Все мы свидетели, все мы обвинители, все мы судьи. Одно не понятно: как столько личностей в нас уживается и почему не всегда мы решаем, кем быть в той или иной ситуации?

В те злополучные дни я был одновременно и жертвой, и обвиняемым, смутно понимавшим, в чем его обвиняют и какую меру наказания изберут. Я был готов к физической смерти, однако и предположить не мог, что таковая задумывалась гораздо позже, чем смерть душевная…

– Знаешь, – продолжил неизвестный, – я обожаю мучать людей. На этой базе, к сожалению, почти нечем заняться. Мы каждую минуту ждем приказа от главнокомандующего, но приказа нет… Вот уже – сколько лет? – десять лет, пожалуй. Мы гнием в этих коридорах, все еще надеясь, что кому-нибудь нужны. Мистер Доулсен говорит, что надеется на нас каждую минуту… Но разве мы можем долго ждать? Зато одно задание у нас есть: истреблять любую суку, которая хотя бы издали увидит нашу базу, не говоря уже о том, что побывает в ней!

Незнакомец особенно выделил слова «суку» и «нашу», что произвело на меня некоторое впечатление, и я окончательно осознал, что смерть меня все-таки настигнет. Рано или поздно – все равно настигнет.

– Твой мозг, дорогой мой, слишком мал для того, чтобы осознать всю грандиозность этого строения! Запутанные подземные лабиринты, простирающиеся на мили. Монстроподобные твари, готовые в любой момент оторвать твою башку. – После этих слов мне показалось, что незнакомец лишь собирается запугать меня, однако, как же я был тогда не прав. – Развитые технологии, способные сделать из тебя поджаренную котлетку.

«Фу, ну и мерзость!»

Но одна мысль внезапно овладела мной: почему неизвестный все это рассказывал мне? Тем более если все его слова правдивы!

Неизвестного перебил голос другого человека – если они вообще были людьми, а не человекоподобными созданиями! Но он был настолько тих, что я не смог расслышать даже интонацию. Неизвестный, выслушав другого, объявил мне:

– К сожалению, малыш, у меня еще много дел. Да, на базе скучно, но при том случаются форс-мажорные обстоятельства. – Он помолчал. – Но я не хочу, чтобы ты скучал, потому… позволь показать тебе твое будущее.

Настенный громкоговоритель зашипел, затрещал, после чего помещение погрузилось в давящую тишину, какая бывает перед чем-нибудь не очень приятном…

Я был весь внимание, не переводя глаз с затемненного угла.

Послышался скрежет металла о бетон – это клетка с попугаем опускалась на цепи с потолка. Еще недавно безразличный ко всему происходившему попугай заметно начал нервничать, как будто знал, что ожидает его в дальнейшие пару десятков секунд. Он заметался по клетке, распахивая клюв, но не издавая ни звука. Он забегал своими большими золотистыми глазами по комнате, словно искал у голых стен поддержки. Но ничто ему не помогало и не могло помочь, никто ему не помогал и не мог помочь, даже я, человекоподобный кусок дерьма, в который влили какую-то херотень, способную обездвиживать любое живое создание. Любое ли?..

Я смотрел на происходившее и про себя молился – о ком? – о несчастном попугае, уже готовом клювом разрывать прутья решетки. Пожалуй, попугай действительно пробовал сделать это: он вцепился клювом в один из прутьев и несколько раз потянул его на себя, – но на металле не осталось даже царапин (насколько же прекрасно было мое зрение!)

В бегавших по бетонному полу крысах тоже произошло изменение. Слишком заметное изменение! Они, как будто по приказу, собрались в кружок рядом с тем местом, куда должна была приземлиться клетка, и, замерев, уставили свои крошечные черные глазки на клетку – на попугая. Они совсем не шевелились – настолько любопытство заняло разум каждой твари.

Клетка стукнулась о бетонный пол – тонкий звук металла пронизал сгущенный воздух помещения.

Крысы запищали, а попугай начал подпрыгивать на месте, наверное, думая – если попугаи способны думать об опасности в такие тревожные моменты, – что смерть слишком близко, что еще недавно смерть была точкой на горизонте, идти/плыть/лететь до которой не меньше десятка лет, а теперь… она перед ним.

И тут я впервые услышал, как способны кричать попугаи. Возможно, что то было лишь продуктом моего больного воображения, но даже если так, тогда я обладал неплохими телекинетическими способностями, потому как от «крика попугая» встрепенулась каждая крыса. Каждая усатая тварь перестала пищать. Они (и снова – как будто по приказу!) сомкнулись друг с другом. Хвосты сплетались, черные глазки в моем больном воображении слились в один большой черный глаз, похожий на глаза ядовитых пауков… Нет, то не было реакцией моего воображения на происходившее – то было в реальности.