Лежа в темноте, Александр думал, что так и не успел раздобыть в архиве хоть одну строчку о своем предке, которого его дед называл казаком и колдуном. И все же Барченко мог поведать несколько интересных семейных преданий, похожих на эпос. Там тоже были сильные люди, отчаянно-безвыходные положения, роковые красавицы. Но все просто, без аристократизма, с иным кодексом чести, без шлемов и лат, в домотканых холщевых рубахах и краденых у аги шальварах.

  Однажды Александр пересказал эти истории Фридриху фон Вительгазуену.

  - Тот казак-колдун переплыл Збруч ночью, полностью погрузившись в мутную весеннюю воду, для дыхания держал во рту полый камышовый стебель, и оказался на турецкой стороне. Отсиживался в густых прибрежных зарослях, спрятался, как выпь, за метелками, не дыша, ждал, пока пройдут дозорные ночным обходом и не вернутся назад, в крепость...

  - А почему турецкие лошади не почуяли чужого запаха? - спросил Фридрих, они все очень чуткие, я читал, была такая порода...

  - Этого я не знаю, ответил Александр, но дед говорил, будто в степях растет волшебная трава. Кони чуют только ее запах, а человеческий - лишь в последний момент, траву ту очень любят конокрады, и, наверное, давно уже извели. Слушай дальше! Он пробрался тихо-тихо, на цыпочках, котиком, проскользнул и замер около крепости. Там сменялась стража - янычары, отуреченные мальчики, было темно, поздно, всем хотелось спать. Мой пра-пра-прадед стоял за угловой башней, перекрестился, попросил у Бога прощения, что нарушает заповедь, и совиной тенью налетел на двоих, всадил кинжал в сердце...

  - Никто не услышал?

  - Никто! А через несколько минут повалила казацкая конница на штурм, крепость была взята к утру. И тогда за отчаянную смелость было пожаловано ему шляхетство не кем-нибудь, а королем польским, на веки вечные.

  - С землей?- поинтересовался Фридрих.

  - Нет, только саблю дали, инкрустированную жемчугом и яхонтами. Зато моя прапрабабка вылечила и пригрела истерзанную собаками лесную ласку, и та осталась в доме, приручилась, хотя все говорят, якобы ласки - злые, дикие, противные.

  Казалось, эта беззаботная болтовня в Дерпте состоялась только вчера, а прошло уже лет 30. Теперь он мается без сна, думает о смерти и о безумии.

  - Нет, я вряд ли сойду с ума по-настоящему, путано перебирает мысли Барченко, у меня наследственность отличная, мои предки - будь то хитроумные русские купцы-староверы, украинские казачьи старшины, добравшиеся до польского дворянства, крещеный еврей-скрипач - все были людьми здоровыми, сильными, одаренными интуицией. Без "шестого чувства" они б не выжили в кровавые времена. И эту духовную силу они все вместе передали мне одному. Чтобы я мог удержаться над пропастью, не испугаться соприкосновения с неведомыми мирами, не сломать себе душу.

  Но страшно мне - что уже не хватит наследия предков, больше не защищают они меня, не стоят незримой стеной, потому что стою я не на той стороне, на темной. Я предал всех их, предал. Я вступил в договор с дьяволом, и дьявол меня обманул, что неудивительно... Ведь лишь сегодня догадался - заявление о приеме на работу в спецотдел ОГПУ и есть договор с ним, проклятым! А Блюмкин и Бокий - его свидетели и поручители за мою грешную душу....

  Осознав это, Александр Васильевич, человек уже немолодой, почувствовал, что ему вдруг все стало безразлично, и час своей смерти он встретит спокойно.

  Из протоколов НКВД. Весна 1938 года.

  Допрос проводит чекист, скрывшийся под оперативным псевдонимом "Али".

  Затея вполне иезуитская - приставить к задержанному человека, назвавшегося тем же именем, что и его тайный наставник в Крыму, суфий Али. Отразится ли хоть что-нибудь на лице Барченко? Или он останется безучастным?

  - Подследственный, мы с вами где-то встречались раньше?

  - Нет.

  - И вам ничего не говорит мое имя?

  - Нет.

  - Тогда начнем. Вот покаянное письмо, которое вы сейчас подпишите.

  Барченко взял тонкий листок желтоватой бумаги. "Я воспитывался, читал он, в религиозном духе, уже в юношеские годы отличался склонностью к мистике, ко всему таинственному. Моя религиозность уже тогда выливалась больше в пантеистическую, нежели в церковную форму. Но уцелевший в полном объеме "евангелизм" создавал полный сумбур в моем отношении к политическим событиям..."

  - Как я могу подписать этот бред? Ну разве религиозность равна мистицизму, товарищ "Али"? Например, мой отец был религиозен, и мать тоже, она из семьи священника, но скептически относились к расцветшей тогда мистике. И многие другие люди тоже отделяли религию от мистики...

  - Меня это не интересует, задержанный Барченко! Подписывайте!

  "... В соответствии с содержанием моего мистического мировоззрения передо мной, встретившим враждебно октябрьскую революцию, возникли картины крушения всех общественных идеалов. ... Единое Трудовое Братство, ориентированное на мистический центр Шамбалы, пропагандировало идеи христианского коммунизма, вело разложение идей классовой борьбы, и я лично политическим растлевал те социально близкие к революции элементы, которые входили в соприкосновение со мной на почве изучения древних наук..."