- Да, понимаю - протянул Чаплин, занятное дельце вырисовывается!
- Нам имя твое нужно, "Капли Чаплина" - неплохое название, правда?
- Эликсир, конечно, обман?
- Кому как. Одной пани помогло, выпила три флакона и едва ли не из гроба встала. Несколько человек, правда, окочурились, но мы-то тут причем?
- Я подумаю, Сергей, ответил он, подумаю.
- Ты обиделся, что ли? Русскому офицеру каплями торговать и все такое прочее? Тогда стой на ступеньках, авось кто и подаст...
Нищий в раздумье посмотрел на свою шляпу - до революции из нее бы сделали дети гнездо для зимовки ёжика, или нацепили б на огородное чучело, или нашли бы еще какое-нибудь применение, где требовался бы эстетический шок. Шляпа вся пестрела мелкими мышиными дырочками, подкладка отвалилась, по краю тянулась змейкой невыгоревшая полоса (отклеилась шелковая лента), теперь даже определить, мужской это убор или дамский, не удавалось. Потом перевел взгляд на сапоги: они раскрыли акульи пасти, выставив мелкие гвоздики. Денег на починку нет, и не предвиделось.
- Черт с тобой, проговорил Чаплин, давай свой эликсир! Будем обманывать шановное панство! Главное - чтоб только смертных случаев больше не было!
На следующее утро перед костёлом нищего уже не было. Патер Добрушко этому крайне удивился, испытав не столько облегчение (ушел, глаза больше не мозолит своим жалким обликом!), сколько непонятное беспокойство за человека, которого он привык видеть изо дня в день и который превратился в такую же примету места, как статуи святых у входа, мощеные камнем дорожки и засыхающий куст барбариса.
- Не пришел! Странно! И не придет уж больше, наверное...
Ксёндз не ошибся. Бывший офицер российской армии, а еще раньше, в мирные времена, служитель брестской полиции, Николай Николаевич Чаплин, отныне не собирался стоять у католического храма в ожидании милостыни. Ему нашлось иное занятие. Теперь по утрам Чаплин спешил в маленькую арендованную комнатку, стены которой обили черной тканью, то ли вдовьим крепом, то ли сатином, главное, что дешево, потолок расписали синим, налепив блестящих звездочек. Звездочки два вечера подряд вырезала из оберток жена Сергея, бывшая курсистка Мария Игнатовна.
- Это что за рождественские приготовления посреди осени? - поразился Чаплин. Не рано ли для ёлочных украшений?
- Самый раз - откликнулась Мария, сидящая за столиком в ворохе обрезков.
Увидев убранство магического салона, он едва не проглотил язык.
В центре комнаты стоял круглый черный столик, на столике лежал хорошо выбеленный человеческий череп, а по черным стенам Сергей водил кисточкой, окуная ее в баночку с красной краской. Он изображал пентакли с еврейскими и греческими буквами.
- Николай, а ты часом арамейского языка не знаешь?
- Арамейского? Что ты, Сергей, я учился не в семинарии, а в классической гимназии. Латынь еще кое-как помню, начатки древнегреческого...
- Жаль, здесь все латинисты, нужен древнееврейский и арамейский, а еще лучше - древнеегипетский.
- Если уж неймется, в Варшаве полно евреев, сходи к ним, попроси написать десяток мудреных проклятий - посоветовал Чаплин.
- А что, правда, схожу. Только нам еще биографии друг другу придумать экзотические. Ты, воодушевленно заплел Сергей, будешь теперь не Николаем Николаевичем, мы тебе другое имя подыщем, вроде Бальтазара Балтазаровича, наследника халдейских магов. Мать твоя была ассирийкой, потомственной жрицей Астарты, и передала тебе, маленькому, три волшебных рецепта...
Чаплин в ужасе остановил приятеля.
- Что ты! В Варшаве настоящие ассирийцы живут! Достаточно на меня взглянуть - ну какой я ассириец!
- Хорошо, не ассириец, а карпатский травник. Ты же бывал в Унгваре однажды...
Сергей! Это ж рядом, здесь наверняка каждый шестой или из Карпат родом, или летом там бывал, или прислугу оттуда нанял. Не проймешь. Разоблачат и посадят! - взмолился Чаплин.
- Ладно, я пошутил! Подай-ка мне маленькую кисточку. Ага, вот эту. Голову козла умеешь рисовать? Не стесняйся! - Сергей передал Николаю художественные инструменты и оставил в черной комнате одного.
Чаплину стало страшно. Козлиная голова с противной регентской бородкой и острыми рогами смотрела прямо на него. Знал бы, что пригодиться, не ленился бы на уроках, подумал он, а теперь что ж? Поздно!
Глаза козла он сделал злыми. Не желая ни минуты больше находиться в салоне магии, Николай рванул на улицу. Там шла патриотическая манифестация, но он не вслушивался в польскую речь, прошел мимо, в русскую лавку, где продавался вкусный ситный хлеб и молоко в тяжелых стеклянных бутылях.
- Во что я вляпался, Господи! Это ведь ужас! - думал Чаплин, поедая ситный и запивая молоком из бутылки. Единственное оправдание - это шаг отчаяния, приправленный робкой надеждой заработать злотые на людской глупости. Грех, конечно, но грех простительный... Мы же понарошку, мы же не сатанисты...
Размышляя, он стал вглядываться в прохожих. Поляки не нравились Чаплину и прежде, по службе в Царстве Польском, поэтому сейчас он с младенческой непосредственностью любовался их черепами, ничуть не считая это оскорбительным. Сказалось пережитое в старших классах гимназии увлечение френологией, когда выкраденный из биологического кабинета череп раскрашивался чернилами по зонам.
Потом мода на френологию незаметно сошла, а привычка исследовать строение чужих черепушек осталась. Николай поймал взгляд на одном низеньком, худеньком пане средних лет, лысеющая голова его была утыкана одиноко растущими саксаулами колких, редких волосиков, а проплешины светились веснушками.
- Череп некрасивый, маленький, немного удлинен, височные доли не развиты, кожа тонкая-претонкая, костяная коробочка просвечивает - описывал он.
