- Неужели так пусто, ужасающе бессмысленно пролетят годы, отданные - вместо поисков и экспедиций - банальному выживанию?!
Какие он строил планы! Если порыться в блокнотах, на начало 1920-х Александр намечал поездку во Внутреннюю Монголию, Лапландию и Крым. Где эта Внутренняя Монголия, где Тибет?!
Оставалось одно: учиться, что он и делал все смутные годы, совмещая занятия с посещением петроградских оккультных кружков. Читал перед собравшимися бывшими "господами" в драных пальто, в вылезших шубах, облокотившись на печь, импровизированные мини-лекции самой разной тематики: связь Каббалы с арканами Таро, эволюция европейской мистики от тамплиеров до иллюминатов, влияние буддизма на православие или православия на буддизм, заимствование суфийской поэзии трубадурами Прованса и т.д. Это отвлекало и согревало.
Когда приходилось туго, Барченко ездил "мешочником" по центральным губерниям, надеясь выменять поношенную одежду, посуду и прочие хозяйственные мелочи (вроде чайных ситечек, дуршлагов, горелок-спиртовок) на продукты. Ни в Петрограде, ни уж тем более в Москве доставать пропитание и дрова было очень сложно. Пайков он не получал, устроиться на службу с его непролетарским происхождением оказалось почти невозможно. В быстроменяющихся отделах, секциях и подотделах, посмотрев на анкету Барченко, советовали "приходить завтра с поручительствами". Но поручиться в том, что сын нотариуса и внук купца действительно сочувствует советской власти, никто не решался.
Из всех поездок с серым мешком в загаженных, переполненных вагонах, Барченко запомнились две встречи. Первая- в Ефремове Тульской губернии. Ночью Александра сбросили с поезда страшные, увешанные оружием молодчики бандитского вида, называвшие себя почему-то ЧК, хотя ни кожанки, ни мандатов у них не было. Но груз припрятанных на теле серебряных ложечек остался с ним. Потирая ушибленные коленки, уныло поплелся с далекой станции в чистое поле, не разбирая пути. Рассвело. Одинокую фигурку его заметил возница, спросил, куда направляешься.
- В деревню - ответил Барченко, меня в темноте лихие ребятки с поезда кинули. Не знаю, в какую сторону топать.
- Да деревень тут хороших нет, прыгай ко мне в телегу, до Ефремова подброшу. Городок паршивый, но запасов еще не проел.
Он прыгнул на ходу. До городка ехали молча. В Ефремове возница высадил Барченко, платы не взяв, посоветовал спросить насчет провизии у чиновника акцизного ведомства.
- Бунин его фамилия, а имя чудное - Юлий.
- А он не брат писателю Ивану Бунину? Он в Ельце учился вместе со мной, мы дружили когда-то...
- Брат. Он приезжал сюда года два назад, оба желчные, вредные люди. Гордецы страшенные. И колдуны.
- Это они, улыбнулся Барченко. Весть о Буниных обрадовала его, обдав, свежим ветром детских воспоминаний, вечерними чтениями под зеленым абажуром, играми в индейцев на краю сада, неуклюжими попытками сложить стихи, мечтами пройти пешком по маршруту известного путешественника Пржевальского. Неужели это когда-то было на самом деле?
- У Ивана всегда получалось, а у меня - нет, двух слов срифмовать не мог, думал Александр, приближаясь к запущенному яблоневому и грушевому саду, где за корявыми ветвями скрывался темный, давно некрашеный, домик.
- Акцизный служащий и скромный знахарь, Юлий Алексеевич Бунин к вашим услугам - услышал Барченко в темных сенях.
Перед ним стоял сухопарый костистый человек в черной блузе-самошиве с воротником-бантом. Толстая белая свеча не зажигалась долго, знахарь черкал спичками, те гасли с чадом и скрежетом.
- Чертовщина какая-то, не горит - сказал он. Проходите на ощупь, дальше светло.
- Вы, наверное, не помните меня? Я сын елецкого нотариуса Барченко, Александр Васильевич. Вы бывали у нас дома вместе с Иваном...
- Припоминаю. А нет ли у вас вестей?
- За этим я и приехал в Ефремов. Мне передали - кружным путем, не почтой, а из рук в руки по цепочке знакомых - письмо от вашего брата.
- Где он? Жив?
- В Париже. Бедствует.
- Я так и знал! Это в его характере путешественника, если не сказать прямее - скитальца! Но давайте, давайте скорее письмо!
В руках его оказался лист смятой, истертой на сгибах лиловой почтовой бумаги. Старший брат читал быстро.
- Я пойду, Юлий Алексеевич?
- Нет, нет, побудьте немного, если не затруднит, слышал, вы человек, увлеченный оккультными науками, я покажу свою колдовскую лабораторию. Когда еще будет такая оказия, проездом в Ефремове? Сейчас, сейчас, дочитаю письмо.
- Ничего, я не тороплюсь.
Дочитав, Юлий спрятал листок в карман и пошел открывать тяжелый амбарный замок в виде усатой кошачьей морды, неожиданно очутившийся на межкомнатной двери. Она вела в колдовскую - комнату с коллекцией трав, снадобий и старинных рецептов, которую хозяин называл еще и лабораторией.
- Запираю, чтобы не лазили - пояснил он, живу один, но мало ли...
- Народец здешний, слышал, про вас небылицы рассказывает, одна страшнее другой, будто вы тут хвосты русалочьи в медной ступе толчете, жаб сушите, с разрыв-травой и одолень-корнем экспериментируете?
- Грешен, балуюсь. Но о хвостах они наврали - где их взять-то?
Александр ступил на порог и едва не опрокинул в темноте медный пузатый котел на трех изогнутых грифоньих лапах-ножках.
- Осторожнее, сейчас зажгу лампу, комнатка маленькая, заставлена до предела.
Керосин зажегся и осветил колдовскую. На низком потолке висели связки сушеных трав, колючек и кореньев. По углам свил паутину паук.
