Чего они ковали? . Политические заговоры тесно переплетались со сборищами масонов, но отличить правду от лжи по прошествии стольких лет уже невозможно.

  Наткнувшись на медного грифона, изрядно позеленевшего, странник едва не закричал - на него уставились круглые глаза сбесившейся птицы, голая грифячья шея и пушистые крылья, приделанные к телу пантеры.

  - Какие сокровища ты сторожишь, грифон? - шутливо спросил Барченко, гладя его крылья, богатства твоих хозяев давно утекли, как вода из высохшего фонтана. Или я ошибаюсь? Есть еще тайны?

  Грифон не ответил. Руины восточного павильона, изображавшего монгольский шатер, украшали девы с кошачьими головами.

  Презренная эклектика: шатер и Египет! - промелькнуло тогда, и где же ваша азиатская мудрость, тайные братья?

  В кустах колючего шиповника Барченко подобрал почерневший от сырости масонский значок - с буквой G и лучащимся треугольником.

  Все равно он никому не нужен, подумал он, и сунул в карман. Покидая усадьбу, Барченко боялся, что сторож уличит в краже, ославит и потащит в участок. Но он беспрепятственно вышел за пределы ограды.

  Возвращаясь в Боровичи, Александр думал, у тех ли учителей берет уроки и не слишком ли дорого эти уроки ему обходятся?

  Салон предсказаний денег приносил мало. После недолгого интереса к новому человеку жители Боровичей совсем перестали заходить туда. Немного выручали приезжие новгородцы и псковичи, заглядывающие к Барченко из чистого любопытства. К концу лета он задолжал квартирной хозяйке, и хотя добрая тетка старого знакомого деликатно этого не замечала, Александр чувствовал себя неловко. Он был уверен, что сможет обеспечить себе гаданиями дешевую комнату, стол и брошюры, не прибегая к помощи родителей до октября. А тут хоть подаяние проси...

  Иногда ему приходилось доить ту самую черную козу, привязанную за рога у вокзала. На козе Барченко испытывал навыки гипнотического внушения. Парализовать волю козы ему удалось с четвертой попытки. Она закатила глаза, обмякла туловищем и беспрепятственно позволила выдоить жирное, пахучее молоко. Если б не коза, он мог упасть в голодный обморок.

  Правда, вскоре эксперименты с козой прекратились. Ее владелица, жена путевого обходчика Микеича, старика с длинной, желтой от табака бородой, пожаловалась соседкам: козу тайно доят ведьмы.

  - Вечером привожу - а вымя пустое! - плакалась она.

  И приставила к козе "наблюдателя", соседского мальчишку, поэтому Барченко больше не смог подобраться к козе.

  Зато он нашел новый способ бесплатно пить молоко. В Боровичах - как и в Эстляндии - хранилось древнее суеверие, что ужи и гадюки приносят в дом достаток. Для них заботливые хозяйки наливали блюдечко молока, а Барченко нарочно бродил по утрам в предместьях, чтобы незаметно прильнуть к глиняной плошке, выставленной во дворе. Иногда ему доводилось отгонять гадюку, приговаривая: ползи, гадюка, мышку лови, а мне молока оставь. Но однажды исхудалого студента за болтовней с гадюкой застали хозяева. Они избили Барченко, заодно пообещали: если еще раз поймаем - сдадим в участок "как колдуна".

  Александр покидал Боровичи отощавшим, раздетым (все приличные вещи, включая новую пиджачную пару, жилетку, галстук-бант и цилиндр, он продал, чтобы рассчитаться за комнату). В узле глухо болтыхались нефритовые шарики, мистические книги и китайский подсвечник.

  Вышитую украинскую рубашку, подарок родственников, сжевал глупый теленок, когда она, начисто отстиранная, сушилась в саду на веревке между двух корявых яблонь. Он пытался вытащить еще не сжеванный молодыми зубами рукав, но теленок начал бодаться, упираться, потом прибежала соседка.

  Она кинулась на Барченко с воплями - зачем скотину мучаешь, жалко тебе рубашки, ирод? Пусть ест, если хочет!

  Ехал опять третьим классом. В Юрьеве (то есть в Дерпте, Тарту) Барченко ждали приятные новости. В сберегательной кассе лежали перечисленные отцом деньги - на квартиру, еду и учебники, а ходатайство о переводе на юридический факультет подписали незамедлительно.

  5. Юрьев.

  Профессор Кривцов, в сером бельгийском сюртуке, застегнутым на костяные пуговицы, говорящий монотонно-усыпительным голосом, читал студентам курс римского права. Лекции шли на русском, несмотря на то, что немало студентов - из остзейских немцев, государственный язык понимали плохо. Раньше все занятия велись только по-немецки, а списки слушателей заполняли длинные фамилии с непременной приставкой "фон" и три-четыре, а то и пять имен около нее. Затем настал черед русификации - поэтому Иоганн-Фридрих-Мария фон Вительгаузен, сидевший за одним столом с Александром Барченко, вынужден был переспрашивать.

  Потомок крестоносцев, в фамильном замке которого до сих пор согревали сырые стены арабские ковры, вывезенные семьсот лет назад с Палестины, а ели с серебряных приборов, украденных у невезучего эмира в Магрибе, Иоганн-Фридрих-Мария мучительно морщил высокий лоб, стараясь понять, о чем говорит профессор Кривцов. Если б не тихие подсказки соседа, студент в бархатной куртке вряд ли бы смог продраться сквозь дебри чужого языка.