Ревизор покинул склад, сильно пошатываясь и держась за печень. В кармане приятно щекотали две сотни рублей.
Фон дер Ропп только дома, улегшись на кровати с кошкой и пледом в ногах, задумался - куда ведут подвальные ступени, если дальше все замуровано?! Неужели придётся пробивать ход?
Напротив Орловской духовной семинарии раскрывалась убедительная пасть оврага. Преподавателям не было нужды расточать запасы красноречия, расписывая перед будущими священниками адские пропасти. Она зияла тут, прямо под ногами, стоило лишь отойти от ворот. За овражным провалом, на низкой утоптанной площадке торчали круглые слоновьи бока нобелевских бочек. Их нефтяное содержимое ничуть не стеснялось соседства с железнодорожными домами, складами и училищем. Достаточно одной маленькой искры, чтобы спалить в каспийском огне все хозяйство Семинарской станции вместе с Елецким вокзалом. Но бочки Нобеля стояли тут уже давно, а ни запасной вокзал, ни станция еще не горели.
Словно сожалея об этом, из распахнутых дверей училища выскочил парнишка, "путеец"-второклассник Тёма, и бойко запрыгал по рельсам. Ему, без 10 минут настоящему железнодорожнику, плевать на технику безопасности. Еще немного - и на тёмкиной непутевой голове появится фирменная фуражка с буквами Р-О. Риго-Орловской ж/д. Или, если плохо сдаст экзамены, то О-Г. Орловско-Грязская. Попасть "в грязи" намного хуже. Вся семья Тёмы служила в управлении Риго-Орловской ж/д, что на Новосильской улице, у трамвайного депо. Отец подсчитывал нетарифицированные грузы. Незамужняя тётка вела документацию по нескольким участкам и выстукивала на "Ундервуде" скучные столбцы цифр. Старший брат-студент на каникулах ездил кондуктором. За погибшую под поездом маму железная дорога платила семье 21 рубль пенсии. Жили они тоже в "путейском" доме у семинарских бочек.
Траектория между домом и училищем пересеклась мигом. Тёмка впорхнул в кухню, вытащил из-под хлебницы большой кривой нож, порылся в сундучке с инструментами, ничего не взял, вышел, запер дверь. Оглянулся. Никого, только бежит за краем Афанасьевского кладбища белая собака.
Тёма проскочил склады и упёрся в дальний край кладбища. Наискось торчало жерло недостроенного элеватора. Срезал ножом пук заиндевевших осок, поджёг, приложил к известняковой кромке оврага. Затем, выждав время, принялся долбить известняк припрятанной кувалдой. За эту кувалду, кстати, ему еще надерет уши взбешенный обходчик, у которого Тёмка часто крал инструмент.
Бил он долго, но, наконец, в известняке открылась узкая щель. Пахнуло пылью и птичьими перьями. Значит, ребята правы - старый лаз именно здесь.Тёма вынул фонарь "летучая мышь", зажёг его и ловко протиснулся в щель. Он не знал ни куда идти, ни куда лучше светить - вверх или под ноги, махал фонарём, то гася его, то зажигая вновь. Керосин Тёмка слил дома, из тёткиной лампы, и за это ему тоже надерут уши. Но что такое уши? Ерунда, кожаные наросты по краям головы. А вот если он отыщет клад?
Байки про клады, запрятанные в отработанных пустотах между Афанасьевским кладбищем, ж/д хозяйством и Пятницкой слободой, слышали все. Одни приписывали их разбойникам смутных времен и переселенным черкесам, другие травили бесконечные истории о масонах екатерининской поры, собиравшихся в большой зале, освещенной черепами с нефтяными плошками в пустых глазницах.
Про черепа Тёма вспомни не зря - внезапно ровный пол стал уходить вкривь, со стены он чуть не сбил натекшую за сто лет известняковую шишку, чьи очертания в мелькающем свете походили на чью-ту шишковатую голову. Дальше было скользко, но путейцы не робеют. Тёма сел и съехал по наклонной, упав лицом в холодный камень.Фонарь потух. В темноте юному исследователю пришлось нащупывать руками отверстия в стенах и даже просунуться в одно, самое широкое, но дальше нескольких метров он не продвинулся. Та часть пещер давно уже не разрабатывалась, ибо на самом краю Семинарского оврага лепились дома, пласт известняковый истончился и мог в любой миг обрушиться. Слои известняковой пыли оседали в горле. Тёма закашлялся.
- Пора уходить - стучало у него, - в 5 часов отец придёт со службы, потом тётка явится, к их приходу Тёма должен сидеть в своем закутке с тетрадкой.
Мальчик повернул назад. В его возрасте страх, особенно страх смерти, еще не разросся. Накатывало только легкое, приятное жжение под сердцем, предчувствие опасности. Тёмка свистнул и обомлел -"летучая мышь" зажглась как бы сама собой, позади него раскрывались два одинаковых прохода. Он не помнил, каким именно пришёл сюда! То ли левым, то ли правым.
- Ну, правильно, - догадался невезучий спелеолог, - я же шёл, потом скатился с горки. Надо идти, где горка.
Тёме показалось, будто горка была слева, и он пошёл налево, но ошибся. Впереди его ждал тупик, заканчивающийся где-то под семинарией. Тёма явственно ловил звуки пения, исходящие из круглой семинарской церкви, и монотонный гул лекции в большом зале. Кто пел молитвы, кто записывал, кто бродил по коридорам, переговариваясь вполголоса. Еще немного - и Тёма мог разобрать тему лекции или строки торжественного песнопения. Но ему надо было идти домой.
Парень рванулся назад, развернулся, пошёл вправо и кое-как взобравшись на горку, заметил тусклое свечение. Свой лаз. Он быстро вынырнул и побежал к станции.
Фёдору Иоганновичу всегда мечталось, чтобы на его фамильном гербе не красовался железный шлем с торчащей выпушкой аж из пяти павлиньих перьев, а что-нибудь посолиднее. Павлины - пошлое, дамское, трусливое. Намёк на хвастовство и позу. Секира, например, или арбалет, или хоть дохлый горностай, но только не павлиний хвост! В европейском гербовнике, впрочем, фон дер Роппий герб обходился странными синими перьями. Теперь, в виду изменившихся обстоятельств, фон дер Ропп должен был пририсовать к гербу чёрную дыру. У него ничего не получалось. Что ни предпринимай - все проваливалось в пожирающую бездну.
Сегодня утром, потянувшись рукой к комоду, Фёдор Иоганнович с ужасом заметил, что часов там нет! Он не поверил своим глазам, судорожно обшарил карманы. Часы пропали. Хорошо, что уплатил Нонне Агафоновне за полгода.
Барон покопался в чёрной сумке мятой козлиной кожи, выудил оттуда перстень с тремя каплями бирюзы, взвесил на ладони, положил назад. Мало! Обидно мало. В ломбард надо потяжелее. Еще поковырялся и достал золотой портсигар, но взгляд его приковали инициалы "SDF". Это не его портсигар. Опасно. Вскоре из сумки извлёкся дамский браслет в виде трех переплетенных золотых цепочек соспускающимися висюльками - глазками зеленоватого берилла.
- Память Маргарит - вздохнул Фёдор, скупо чмокнул браслет и сунул в карман.
