- Тепло выделилось, но мы его, друг, даже не заметили - улыбается семинарист и сразу спрашивает - Ка це о три?

  Этот запах, нерезкий, но именно щиплющий, Фёдор Иоганнович учуял в Пятницких пещерах.

  Рассказывая о верованиях древних, Валериан Никандрович упомянул: первобытные люди находили в пещерах непонятные им предметы, кости вымерших рыб, вросших в камень моллюсков, и, не зная, что это такое, со страху поклонялись им. Поэтому пещера - не только первый дом, но и первый храм. Масоны (их, впрочем, учитель не жаловал, называя обманщиками) пытались воскресить первобытные верования во всей их простоте. Отсюда страсть к пещерам, гротам, погребам. Ритуальный гроб в доме Свербеева, где поначалу собирались орловские масоны, тоже ведь опускали ниже уровня земли, оборудовав там зал инициаций. Отверстие в полу разверзалось, испытуемый проваливался в темный гроб и....

  Не успев вообразить всю картину масонской инициации, барон содрогнулся от дикого крика:

  - Фёдор Иоганнович, вы опять свечу не потушили! В уборную ходили, а свечу гореть оставили на столе в кухне! Пожар устроите - кто платить будет?!

  Возмущенная Нонна Агафоновна вывела барона из мечтательного ступора. Чуть не опрокинув ночную вазу, фон дер Ропп сполз с оттоманки и, сев за неудобный столик на тонких ножках, принялся чертить схему. Наиболее перспективными ему казались неисследованные участки в районе Семинарской станции и элеватора. Чувствуя себя старателем на приисках, Фёдор Иоганнович отказался ужинать и лёг спать голодным.

  Домовладелица, сколько себя не одёргивала, никак не могла побороть интереса к странному квартиранту. Не самому худшему, кстати, из всей ее обширной практики. Сначала хозяйка беспокоилась, что жилец обопьется и повесится в приступе белой горячки. Затем, когда фон дер Ропп стал отлучаться по вечерам, возвращаясь трезвым, Нонна Агафоновна подумала, что он влюбился, женится и скоро съедет. Но никаких признаков женского внимания она не замечала, даже наоборот, в последние месяцы стал еще менее опрятен, перестал одеколониться. На него жаловалась прачка - вещи очень залоснились, пропитались известью, трёшь, мыло изводишь, а все равно серое.

  Известь? Но она есть только в пещерах! Вот куда лазит ее постоялец! Решив, будто Фёдор Иоганнович повредился умом, или околдован, или втянулся в разбойничью шайку, прячущуюся в росчистях, Нонна Агафоновна стала тайком за ним послеживать.

  Барон заснул, оставив на столике у оттоманки рукописную схему пещерных веток и проходов, составленную на глаз, не очень правильную и почти бесполезную.

  Тихо приоткрылась дверь (официально она запиралась, но у хозяйки были копии всех ключей), медленно, без скрипа и шороха, проникла любопытная голова, загорелся во тьме пунцовый пион с роскошной турецкой шали. Нонна Агафоновна очень любила эту шаль - единственный подарок другого сына, сгинувшего в Юзовке на заработках. Рука прикоснулась к бумагам.

  - И он тоже! - с горестью подумала несчастная женщина. Были у нее жильцы, увлеченные картами, скачками, женщинами, таинственными кладами. Все плохо жили и умерли в мучениях.

  - Состояние небось пропил, - шепнул ей бесёнок, - вот он и рыщет!

  Нонна Агафоновна несла по коридору догорающую свечу, воск переливался за медные края, жёг пальцы, но она, будто сомнамбула, шла, не ощущая боли. Бес был не прав, вернее, прав, но не совсем. Фон дер Ропп сам не ведал, что именно ему нужнее. Изводившие его страсти медленно перегорали, как та свечка, из старого воска лепились новые, причудливые фигуры.

  Наутро, на свежую голову, домовладелица уже считала, что Фёдор Иоганнович теперь ее соперник и она тоже будет искать клад в пещерах. Вот женщина! Вечером сочла квартиранта помешавшимся, а утром уже готова сама прочесывать рукава в поисках золота. Но и она кое-что слышала об орловских подземельях. И бывала там.

  Девочкой Нонна дружила с дочерями прислуги - Геней и Гешей. Стоило отцу отлучиться в другой город, выскакивала из дому черным ходом и бегом к реке. Купались, ловили рыбу подолом, плели венки и "невода" из стеблей кувшинок. Однажды убежали далеко, за Хвастливую мельницу, где их застигла страшная гроза. Нонна, ей было лет 10, не растерялась и распласталась в небольшой яме вместе с подружками. Молния ударила в нескольких метрах, прожгла траву, спустя мгновение из земли раздалось шипение, вышел белый плотный пар. Еще мгновение - пласт известняка под ними обвалился. Ухнули неглубоко, чуток зашиблись, но не испугались. Пещеры оказались уже знакомы Гене и Геше, они не раз туда спускались, вытаскивали из провала козу. От них-то Нонна и услышала истории про черепа, в глазницы которых вставлено по екатерининской золотой монете.

  -Увидишь череп - говорила Геня, ковыряясь в сопливом носу, - ни за что не иди дальше. Попадёшь в тупик, откуда не выберешься.

  Детские бредни? Но только теперь ее заинтересовало - а откуда взялись екатерининские золотые в пещерах, где теряли только медную мелочь? Нонна Агафоновна села в раздумьях. Новое "дело", захватившее ее, было двойственно и малообещающее. Боязно степенной даме, вдове, купеческой дочери, лезть под землю. Она в погреб сама не спускалась много лет, лишний раз мальчишку за квашеной капустой не посылала!

  Но воображение ее уже проломило полы, разверзло землю, и на дне ядовитого прудика возле дома засверкал жёлтый металл. Нонну уже было не остановить. Как тогда, подростком....

  ...... За Московской дорогой стоял шумный постоялый двор Лужны. Его ворота всегда привечали путешественников, даже в самый дикий ночной час горели керосиновые лампы, томились щи в большой печной пасти. Испокон веку ездили из Орла через Лужны в первопрестольную, трясясь на лошадях, давясь черствым пирогом и проигрывая в карты годовой доход. Но вот пришла "железка", путь в Москву теперь пролегал чуть иначе, в комфорте вагонов первого класса, с ресторанными блюдами и смелыми знакомствами. Нехорошее место Разбегаевка, где разбегались, словно в ссоре, друг от друга две московские дороги, старая и новая, теряло свою веселую "ауру". Поезда в Лужнах не останавливались, хирел и чах постоялый двор. Отравился повар, сбежали развеселые "барышни", завяли мальвы и подсолнухи. Никто больше не выходил на Московскую дорогу с гармошкой и семечками, не смотрел в пыльную даль. Отчаявшийся собственник продал землю под дачи, но старый двор Лужны, изрядно обветшавший и утопающий в крапиве, все еще виднелся у забытого тракта. Дачная ребятня, наплевав на окрики бонн и мамаш, с упоением неслись по его руинам, играли в индейцев, колупали стены ржавыми гвоздями, сняли с шеста на чердаке сову и натворили бы еще что-нибудь, кабы не мрачные предания.