- Старый извращенец - подумал Франк, хотя сам любил извращения. Портретами растленых им малолеток уже было можно завесить все стены большой комнаты, но то безродные подростихи, но Гвира - из клана Мессии, а с ней так обращаются. Хорошо, неподалеку вадяется кожаная плётка.....
Впрочем, за шторкой сидел ее дед, мощный, грузный драчун с пудовыми кулаками. Он следил за ходом оргии и за тем, чтобы его преемница налила аквау тофану (яд) в нужную чашу.
И эта вредная девчонка говорит:
- Саба (дед), а акву тофану добавлять?
- Постой, внучка, я скажу, когда пора, а то ты всех потравишь!
- А с ядозубом что деоать? На стол подать?
- Ты что! (Ядозуб - это тропическая рыбина, в банке ее держат) Его доить надо! Осторожно, по капельке! С ядозубом перебарщивать нельзя - а то у нас уже места в саду не осталось, где кто-нибудь не закопан....
Гвира - девочка красивая, смышленая, недаром ее дед и после мнимой смерти все Салоники терроризировал. На левой руке у нее браслет из хорошо снятой змеиной кожи, с блестящими молодыми чешуйками, и сама она молодая, резвая, словно та тропическая рыбка в банке. А Осман-баба - толстый, с пузом как у слонихи на 13 месяце, с задом бегемота и бородой бен Ладена.
- Если кто расшалится, ты его плеткой, мужики это любят - учит ее дед.
А потом она чаши перепутает, та с ручкой простой, яд - в чаше с витой ручкой. И умер старый сектант на 143-м году, а мог бы и до 230 прожить.
Хорошая девочка Гвира, правда? Совсем как я.
Увидев, что расплывшийся Берахья завалился на спину, Франк раздумывал около минуты и рванул из Салоник с такой скоростью, что вскоре его видели в Никополе над Дунаем, в нынешней Болгарии, в доме тестя, которому в подарок хозяйственный зять привез изумительной работы стул черного дерева.....
С "дёнме" в Салониках не сложилось, но уже в 1754 году Франк организовал собственный мистико-оргиастический кружок, пока слишком малый, чтобы счесть его новой сектой, но все же. Кружок вступил в конфликт с консерваторами, не желавшими заполучить на свою голову еще одного Берахью Руссо, от которого покоя нет ни живым, ни мертвым (турки предполагали, что Берахья - оборотень, "uber"). В кружок, за неимением порядочных людей, Франк призвал двух полуграмотных бродяг, польских евреев по имени Нахман из Буска и Элиша Шор из Рогатина.
Они представлялись раввинами, знатоками книги "Зогар", плакались, будто были изгнаны из своих родных краев за пропаганду "святой веры" (то бишь саббатианской ереси) и обречены скитаться, прося подаяние. И именно они подкинули ему мысль вернуться в Польшу, к страдающим без единого лидера сектам Подолии, Галиции, Буковины и Закарпатья.
Сам Франк объяснял свое внезапное возвращение иначе. Якобы ему во сне явился Шабтай Цви собственной персоной и велел идти во Львов, посетив по пути старые саббатианские гнезда.
- Как я узнаю эти места? - попытался возразить Франк. - Меня увезли еще ребенком, я почти ничего не помню!
- Все очень просто. Однажды ты взойдешь на высокую гору, и тебя охватит такое волнение, что навернутся слезы в уголках глаз, и ты поймешь, что пришел туда, куда стремился.
9. Дома.
...есть вещи, которые гораздо важней, чем судьба.
Т. Прохасько. Непросты (перевод А. Пустогарова)
Согласно польской версии Википедии, Якуб Франк возвращается в Речь Посполитую в начале декабря 1755 года. Пришел зимой, пешком, в поношенной одежде, разбитых цыганских сапогах и с небольшой суммой денег, зашитых в феску. Феска была единственным новым предметом гардероба, но не обольщайтесь, будто Франк обзавелся ею честно - украл у старика-шляпника. За это ему должны были отрубить руку. Под турецкой длинной рубахой (ее полы постепенно отрывались, превращаясь в длинные носовые платки, которые Франк, естественно, не стирал, а выбрасывал) у него ничего не было. Нижнее белье ему всегда мешало. Сверху - темно-серая курточка из толсто свалянного войлока. Когда-то ее украшал позумент и бахромки, но они давно обтерлись. Просторную рубаху стягивал узкий пояс телячьей кожи с медными язычками.
К поясу пристегнут небольшой кривой нож с костяной рукоятью. Франк ни разу его не точил, нож с трудом разрезал яблоко. Никто не мог представить, что вскоре этот подозрительный странник станет популярным у евреев проповедником, говорящим от имени умершего мессии, и создаст секту, с которой будет играть в кошки-мышки католическая церковь Кошки, кстати, будут шестипалые, с гепардинкой, а мышки - крылатые, когтистые.
Но пока - все не в его пользу: промозглая сырая ночь, предательски освещающая дорогу белая луна (в древних трактатах упоминается "левана"), сова-сплюшка, оповещавшая тьму, будто она уже спит, когда острые створки клюва сжимали пугливую полевку.
Пересечь польско-турецкую границу законно Франк не решался. В куртку зашиты бумаги, свидетельствующие, что он - турецкий гражданин, купец, приехавший с товаром. Однако никакого товара на сей раз у него не оказалось. Несколько попыток ночью пролезть через заросшую камышом реку и ольховую, мокрую, кишащую змеями, лощину, провалились.
Светало, и Франка ловили. Он исхудал, одежда изорвалась, вымокла, выгорела, никакая стирка в реке не вернет ей былых красок, сапоги прохудились, отбились щегольские медные пряжки, и только феска осталась темно-вишневой. Только через неделю какие-то крестьяне, говорящие на ломаном польском языке, согласились помочь ему. Они провели еретика буковым лесом, через папоротниковые дебри, а когда дебри кончились, сказали: все, пришли. Дорога, которую он представлял долгой и опасной, заняла минут сорок.
- Это уже Польша? - переспросил ошеломленный Франк.
- Польска, Польска - ехидно закачали головами его проводники, иди, иди.
И исчезли. Сквозь землю провалились. Только что стояли - и вдруг нет никого. Ветер пшеницу колышет, на далеком дубе кобчик сидит, клюв чистит. Увидев Франка, кобчик уселся ему на феску, таращил глупые глаза. Молоденький кобчик, неизвестно откуда прилетел.
