– Юр, иди сюда!

– Ща! – прилетает ответ, но никто не приходит.

Отдаленный стук мотора становится громче, руки Кости трясутся. Он кладет в рюкзак не все – несколько початков укатываются, он смотрит на них, но не подбирает, встает с корточек и встречается взглядом с капотом трактора. Тот находится в паре метров, но движется прямо на него.

Куртка падает, кулек развязывается. Костя бросается бежать. Из рюкзака выпадают початки, кепка слетает с головы и оказывается под колесом. Мотор ревет еще громче – мальчик тяжело и сбивчиво дышит, не останавливается. Вдруг он запинается о стебель, падает, проезжает коленкой по земле, но встает и двигается дальше. Оглядываясь, Костя замечает мужчину, который сидит за рулем и с равнодушным видом жмет на педаль.

Мальчик добегает до забора, забирается на него и кряхтит. Рюкзак сваливается с плеч и ударяется о землю с глухим звуком, какое-то время Костя смотрит на него, а затем устремляет взгляд вверх. Подтягивается и шипит: заноза впивается в ладонь, заставляя дернуться и упасть. Мотор глохнет.

По небу плывут облака, большие и пушистые. Их заменяет лицо усатого мужчины со сведенными бровями.

– И не стыдно тебе воровать? – Он замахивается на Костю кулаком.

– Дядь! – Мальчик отшатывается.

Тракторист останавливается и медленно опускает руку, параллельно с этим осматривая ободранную, грязную и кровоточащую коленку Кости, его растрепанные, прилипшие ко лбу волосы, вздымающуюся грудь и смиренно опущенные глаза. Брови мужчины разглаживаются, он переминается с ноги на ногу. Костя сперва молчит, потом вздыхает и полушепотом говорит:

– Я… Честно, правда… Это…

Со стороны поля доносится хруст. Юра по-пластунски ползет в сторону Костиного рюкзака, время от времени замирая и прислушиваясь. Он загребает портфель левой рукой, правой собирает рассыпанные початки и присаживается на корточки, высокая трава пригибается.

– А крупного я и не заметил. – Мужчина косится на спину в полосатой рубашке. – В команде работали, значит?

Костя не отвечает. Тракторист пожимает плечами и возвращается к машине, зашагивает на ступеньку, открывает дверцу, ведущую в кабину, но не залезает внутрь, а кричит:

– Эй, шкет, полезай.

Костя сперва топчется на одном месте, не поднимая головы, а после присоединяется к мужчине. Тракторист пересаживается на пассажирское сиденье, а он устраивается на водительском.

– Тормоз, газ. – Перепачканной мазутом рукой водитель указывает на педали. – Дави сюда. Ступня мальчика опускается, трактор едет вперед. Из кабины виднеется, как бежит Юра. Он оборачивается, машет пустым рюкзаком и кричит:

– Э-э-эй, стой! Вы что, ослепли, что ли?

Сначала Юра запускает рюкзак в кабину, но тот, не долетая, падает около гусениц, затем он останавливается и вытягивает руку, в упор глядя на приближающийся транспорт. Машина не останавливается, и мальчик бросается бежать.

Его выкрики заглушаются ревом мотора. Тракторист затягивает басом: «На грани-ице тучи ходят хму-уро, край суро-овый тишиной объят…» Костя еле слышно напевает ту же мелодию и постукивает пальцем о капот.

Однокомнатная квартира, перегородка между залом и кухней. Стены обшарпаны, в зале стоит старая кушетка, заправленная цветочной простыней, и комод с квадратным «ушастым» телевизором. На кухне маленький стол, под одной ножкой – книга, сборник чеховских рассказов. На подоконнике два горшка с цветами, у листьев пожелтевшие кончики. Между ними стоит серый от пыли номеронабиратель.

Бабушка сидит за столом, держит в руках кружку и смотрит в окно. Одета она в блекло-розовый халат и стоптанные по бокам тапочки. Седые волосы перевязаны цветочной косынкой, которая напоминает простыню.

За окном проходит молодая пара. Девушка улыбается, а парень в коричневом пальто жестикулирует и о чем-то оживленно говорит. Они хохочут. В зале стрелка настенных часов медленно движется от числа к числу. Слышится тиканье. Оно приглушенно, но постепенно становится все громче. Бабушка неразборчиво ворчит под нос.

Пара проходит, под окном появляются дети – два мальчика лет десяти. Один, светленький, в порванных джинсах и с завязанной на поясе кофтой, а другой, темненький, в толстовке и расстегнутой куртке. Они спорят:

– Это она мне записку кинула!

– Мечтай, мечтай! Тебе и чучело записки не напишет!

Один валит другого на усыпанную листьями землю, они катаются в грязи и размахивают кулаками. Темненький заводит руки товарища за спину, тот вырывается, бьет по земле ногами, но вскоре замирает и выдавливает:

– Сдаюсь.

Они поднимаются. Темненький достает из рюкзака яблоко, протягивает другу.

– На, мир.

Они сворачивают за угол.

– Миша-а, куда пошел? Домо-ой! – раздается крик.

Светленький возвращается и понуро тащится к подъезду.

На кухне вскипает чайник, из носика валит пар. Старушка с кряхтеньем поднимается, трясущейся рукой наполняет кружку водой. Кисть дергается в сторону, вода проливается на пол, она цокает языком, ставит чайник на место и задевает кружку. Та падает и разлетается на осколки. Раздается звонок в дверь.

Бабушка охает, сопит и, еле передвигая ногами и хлюпая мокрыми тапочками, отпирает. На пороге стоит светленький мальчик.

– Здрасте! А у вас есть горячая вода?

Бабушка пожимает плечами.

– Ох, не знаю, пойду проверю. Ты пока проходи, присаживайся. Там, на диванчик.

Он мешкается, переминается с ноги на ногу, но разувается, оставляет ботинки, покрытые комками грязи, посреди коврика, проходит в зал и садится на край кушетки, обводит комнату взглядом. На комоде стоит алтарь из фотографий – лысый мужчина, обнимающий женщину, маленький серьезный мальчик и девочка с высунутым языком. Их черты скрыты под слоем пыли. Пыль тут везде – на полу, на подоконнике, на изголовье кушетки. В углу комок спутанных волос.

Мальчик порывается встать, но бабушка возвращается с подносом, на нем стоит тарелка темно-зеленого супа со странно плавающими бугорками.

– Держи, сынок, угощайся, – улыбается старушка.

– Мм, спасибо. – Миша натянуто улыбается в ответ. – Но я это… пообедал.

Бабушка поджимает губы, медленно ставит поднос на прикроватный столик и присаживается к Мише. Трясущейся рукой она достает из кармана две конфеты и заговорщицки-тихо говорит:

– На. Много сладкого вредно, но мы же чуть-чуть.

Одну конфету она вкладывает ему в ладонь, другую медленно разворачивает. Миша берет конфету, запихивает ее в карман, мычит в знак благодарности и спрашивает:

– Так что там с водой?

– Ох, забыла проверить, голова дырявая. – Старушка хлопает себя по колену и откладывает полуразвернутую конфету в сторону, к тарелке с супом.

Мальчик притопывает ногой и щелкает пальцами, оглядывается на дверь.

– Зря ты супа не захотел. Меня Борька учил готовить. – Она указывает рукой на фотографию лысого мужчины. – Мы когда в Свердловске познакомились, он поваром работал. Чем меня только не подкупал! И «Наполеон» пек, объедались. – Она тычет отросшим ногтем в фотографию детей. – Наська, ой разбойницей была! Дралась, с мальчишками там-сям шаталась, а Федька, наоборот, учился, читал. Знал про грузовики и про космос. Я когда на пельменную фабрику устроилась, на автобусах стала ездить, так он меня всегда с остановки встречал.

Подбородок старушки дрожит.

– Наська теперь в Москве. Замуж вышла, детишек родила, сейчас внучков нянчит. А Федька… Инженером был.

Миша отводит глаза от двери. Настенные часы тикают. Он осматривает комнату – с батареи свисают паутинки, под комодом лежит скомканный фантик. Один край форточки опущен ниже другого, между дверцей и оконным переплетом щелка. Слышится тихий свист.

– Может, вам… Ну, знаете… С уборкой помочь?

– Нет-нет, милок, садись. – Старушка качает головой. – Я на прошлой неделе…

Миша, не слушая бабушку, поднимается.

– Да я сама, сама, честное слово.

– Успокойтесь, ну что вы. Мне не трудно. – Мальчик пожимает пятнистую морщинистую руку, улыбается и начинает убираться: заглядывает в шкафы, заставленные разноцветными коробками, находит в туалете веник. Совок выгнут, на венике серые сгустки.