До того, как с мамой случилась трагедия, он работал на Альянс, ничего особенного, перевозил какие-то грузы, бывали и пассажирские грузоперевозки. Потом когда мамы не стало, он ушёл, что называется в свободное плавание. Нанимался пилотом на транспортные корабли, когда пилотом, когда штурманом, в навигации он так же разбирался весьма неплохо. Первый раз он устроился на большой корабль, когда мне исполнилось семь, меня он, естественно, взял с собой. Больше мы никогда не возвращались на станцию. Мы всегда оставались в конечной точке путешествия, где бы это ни было, неважно искусственный спутник или планета, или орбитальная платформа. Пилотом он был неплохим, и работа находилась всегда, так что подолгу мы нигде не задерживались.

Я повидала много миров, скажу честно, в чём-то я действительно согласна с тобой, большим разнообразием они не отличались, и ничего особенного не запомнилось. Но однообразие добавляли именно люди, они создавали безликие конструкции, называли их домами, они гадили везде, где только можно, превращая. Любое место проживания в отвратительную серую массу. Везде одно и тоже, даже лица все были одинаковые. Не скажу, что полностью разочаровалась в людях, в цивилизации, но то, что относится к прогрессу я стала холоднее, это факт.

Часто я сидела с отцом на мостике и смотрела, как он управляет кораблём. Меня завораживал этот процесс, бесконечные кнопки, тумблера. Мне казалось надо быть волшебником, что бы разбираться во всём этом, папа улыбался и говорил, что достаточно и волшебницей. Он часто вспоминал маму и много рассказывал о ней. Я помню много историй и как они познакомились, и первое свидание. Они любили друг друга, в это было нетрудно поверить, видя, как загораются глаза отца, когда он вспоминал её. Иногда винил себя в смерти матери, не часто, но такое случалось, тогда у него на глаза наворачивались слезы, но стоило мне прижаться к нему, обнять, как всё проходило. Он говорил, что я напоминаю ему о ней, что я кусочек мамы, который будет всегда с ним, и он не допустит, что бы со мной что-то случилось. Я считаю, он выполнил обещание. Пока он был рядом, я чувствовала себя в полной безопасности, неважно где, на корабле полном отъявленных мерзавцев или на пляже какой-нибудь планеты, на отшибе галактики.

Болезнь проявилась, когда мне было двенадцать лет, абсолютно неожиданно, отец за один день постарел и осунулся, а на следующий день он превратился в Цветка. Мне было страшно, я не знала, что делать, я не знала, что когда-то он участвовал в эксперименте. С того дня, как он перестал помнить даже моё имя, о полётах можно было забыть. Нас поместили в приют для Цветков, его навсегда, меня вплоть до наступления совершеннолетия. Мы жили за счёт Альянса, им казалось, что они отдают мне долг, висевший со дня проведения пресловутого эксперимента, но я так не считала и не считаю до сих пор. Чёртов эксперимент забрал у меня остатки счастья, надежды и любви. Сейчас я прекрасно понимаю, почему они поместили меня в приют вместе с отцом. Они рассчитывали, что я стану Цветком. И я должна была им стать, я видела других детей моего возраста, пускающих слюни себе на одежду и мычащих, что-то себе под нос. Но вопреки ожиданиям врачей этого не произошло. У меня чуть ли не каждый день брали какие-то анализы, начиная от обычного анализа крови и заканчивая пункцией спинного мозга. Они не нашли ничего, что могло бы указывать на отличия от других. В итоге, так и не выделив мутаген и не создав даже какое-то подобие вакцины, оставили меня в покое, лишь изредка, нарушая покой с каким-нибудь анализом.

Я прожила в Цветочном приюте пять лет, ухаживая за отцом и помогая другим по мелочам. Я планировала по исполнению мне восемнадцати остаться там работать, персонал клиники был не против, идти туда никто не хотел по своей воле, так что лишняя санитарка им была как раз кстати. Но не сложилось, оказалось у моего отца есть настоящие друзья, именно они и вытащили меня оттуда, указав, каким образом можно покончить с безграничной властью Альянса.

Я очень хорошо помню тот день, когда я узнала такое, что несколько дней не мгла заснуть. Медики даже хотели назначить мне уколы транквилизаторов, но я вовремя убралась оттуда. Так вот, мы сидели с отцом в саду, что был возле приюта, я читала книгу, иногда, интересные места, вслух. На некоторые слова отец реагировал, у него поднимались брови, он улыбался. Их я увидела издалека. Двое высоких статных мужчин, оба в форме пилотов. Они направлялись к нам. Я сразу поняла — друзья отца, пришли проведать своего старого друга. Но потом они повели себя немного странно. Один остался стоять в сторонке, второй подошёл ко мне.

— Я знал твоего отца. — Сказал он, ни приветствия, ни простого кивка головой, мне даже обидно стало на секунду.

В ответ я просто пожала плечами, как бы и что с того.

— Мы вместе с ним летали.

— Само собой, удивительнее было, если бы вы с ним плавали. — Немножко грубо, но он должен понимать, что здесь не место придаваться романтическим воспоминаниям. — Теперь это имеет уже мало значения.

— Для него да, но не для тебя. — Он сделал паузу. — Я хочу вернуть ему долг ему и это единственный способом сделать это — вытащить тебя отсюда.

Он залез во внутренний карман и достал большой конверт. Я подумала, что он хочет предложить мне деньги, уже собралась, было отказаться, но он достал из конверта большую фотографию, не одну целую стопку.

— Знаешь, что это? — спросил он. — Он когда-нибудь рассказывал тебе об этом?

На фото запечатлена безжизненная планета с незнакомым мне пейзажем. Я покачала головой. Нет, мне неизвестно это место, да и почему я должна знать это. Он не удивился, а просто показал мне следующее фото, явно та же планета, только немного другое место. На этот раз видны обломки космического корабля. Корабль, говорю, и что с того? Он терпеливо достаёт следующую фотографию. Тот же корабль, только с другого ракурса. И вот мне становится понятно, к чему он клонит. Но я отказываюсь верить. За всю жизнь я повидала немало кораблей, а на многих летала с отцом. Но в очертаниях этого корабля было что-то незнакомое. Вроде ничего такого, что могло бы явно свидетельствовать о его происхождении, но в нём чувствовалось, что-то чужое. Я не видела таких прежде, ответила я ему.

— Эти снимки сделал твой отец, когда тебя ещё не было на свете. Он передал их на хранение мне. — Мужчина кивнул в сторону стоявшего неподалёку пилота. — И ему.

— Вы хотите отдать их мне? — Я не могла понять, что он хочет от меня. — Спасибо, конечно, но не стоило ради такого пустяка тащиться в нашу дыру.

— Ты не понимаешь. — Он наклонил голову и посмотрел мне прямо в глаза.

— Не понимаю. — Согласилась я. — И по идее не должна понимать, пока мне доступно не объяснят.

Признаться, в первые минуты встречи эти двое не произвели на меня должного впечатления, мне они показались каким-то высокомерными, я сомневалась, что они друзья моего отца, скорее они походили на агентов Службы Безопасности. Только я не могла понять, что им то надо от меня и моего больного отца.

— Этот корабль сделан не людьми. — Сказал он совершенно без каких-либо эмоций.

Мне сначала показалась, что я ослышалась. Глупость какая-то.

— Хотите сказать, его сделали Цветки?

Он горько усмехнулся.

— Ты не считаешь их людьми? А как же Джон? — Так звали моего отца, и он был человеком, точнее он, став Цветком, остался человеком, причём намного более человечным, чем Хансен и Сермон вместе взятые.

— А кто же тогда построил его, если не люди? — Спросила, я, но ответ уже был очевиден. Комок застрял у меня в горле. — Неужели, нет, этого не может быть.

Меня забила мелкая дрожь. Он или издевается, или это очередной эксперимент, они проверяют мою стрессоустойчивость, не может ли стресс послужить стимулятором развития цветочной болезни. Других вариантов, особенно, такого, что этот человек говорит правду, у меня не было. Увидев моё состояние, он поспешил заговорить.

— Меня зовут Стэфан Тиори, я командир небольшого крейсера, мы стоим на стоянке возле станции, стоять будем недолго. — Стэфан указал на пришедшего с ним, — Он тоже друг твоего отца Эри Шраф, мой помощник, никто кроме него и меня не знает про эти фотографии. Конечно, ещё твой отец, но сама понимаешь.