Регулированием мужеложства Российское государство занялось позже западных стран; произошло это в рамках политики по введению новых форм социального контроля. Запрет мужеложства в армии Петром I в 1716 году наложил новые дисциплинарные ограничения на солдат и моряков, основанные на уроках европейской «революции в военном деле»[97]. В 1835 году Николай I расширил этот запрет на гражданское мужское население России, надеясь привить религиозную мораль и социальные добродетели, которых, по-видимому, русским мужчинам все еще недоставало[98].

Усилия по привитию этих моралей свидетельствуют, что маскулинная традиция, в которой к взаимному эросу относились со снисхождением, продолжала существовать и в XIX столетии. Медицинские и законодательные источники, а также дневники, датируемые периодом после 1861 года, дают понять, что эта традиция процветала. Мужчины, испытывавшие однополое влечение, выражали его в соответствии со своими социальными ролями. Мастерские, бани, а также большие домохозяйства были местами, где однополые отношения существовали внутри этой традиции. Важно подчеркнуть, что такие места можно было найти как в провинции, так и в столицах. Хозяева и слуги, извозчики и их пассажиры, посетители бань и банщики, мастеровые и их ученики, духовенство и послушники – никто не упускал случая воспользоваться своим положением, чтобы получить или предоставить сексуальные услуги. Этих мужчин и юношей не стоит называть гомосексуалами в современном (европейском) смысле слова. Их культура маскулинности подразумевала снисходительное отношение к однополому эросу и не навязывала обязательных суровых наказаний, которые впоследствии стали характеризовать стигматизированное медикализированное существование гомосексуальности[99].

В середине XIX века Россия оставалась обществом, которого едва коснулись индустриализация и урбанизация, менявшие в то время облик Западной Европы. Подавляющим большинством населения были крестьяне, из них около двадцати миллионов – крепостные (вплоть до отмены крепостного права в 1861 году). Взаимоотношения помещиков, дворовых и крестьян оставались патриархальными; помещики часто вторгались в половую и частную жизнь своих людей. Равным образом патрон-клиентские отношения и сопутствующие им иерархии доминировали в городских мастерских и духовных заведениях. Однополый эрос между мужчинами случался в данной среде и отражал характерную для нее модель доминирования и подчинения.

Сексуально доступных, склонных к подчинению мужчин можно было найти во многих местах. Состоятельные мужчины, зачастую пользуясь согласием, которое предоставляли водка и деньги, легко отыскивали нужных мужчин или юношей. Московский купец (родом из крестьян) приводит прекрасный пример подобных отношений. В 1861 году Павел Васильевич Медведев вел дневник, описывающий его собственный эмоциональный и сексуальный опыт[100]. Будучи несчастен в браке, Медведев искал утешения то в церкви, то в трактире. Напившись, он предавался «сладострастию» и с мужчинами, и с женщинами – и заносил эти встречи в свой дневник. Документ свидетельствует главным образом о традиционной маскулинной культуре, снисходительной к сексу между мужчинами. Однако денежная оплата услуг, которая была характерна для некоторых из встреч Медведева, а также их место (вне дома) свидетельствуют о том, что начинался переход к гомосексуальной субкультуре модерной эпохи.

Когда похоть подогревалась водкой, Медведев и его приятели неоднократно обращались за сексом к мужчинам, стоящим ниже их на социальной лестнице. Запись об одном вечере в театре, за которым последовали ужин и пьяный загул, заканчивается размышлениями Медведева о том, как удовлетворить похоть по пути домой:

Извозчики, которые подрабатывали подобным образом (или просто получали удовольствие), не являются из ряда вон выходящими персонажами в русской юридической и психиатрической литературе того времени[102]. Один особенно яркий случай такого сексуального обмена произошел в провинциальном городе Умань. Там братья Петр и Федор Филоновские, неосмотрительно нанятые в кучера неким князем Оболенским в 1882 году, безжалостно эксплуатировали его сексуальный интерес к себе. Князь, имея жену и детей, очаровался братьями. Они ушли от своего прежнего хозяина и были зачислены в штат Оболенского кучерами. Прошло не так много времени, и полиция заметила, что братья Филоновские сняли квартиру, стали ездить на новых фаэтонах и лошадях, и «кутили в публичных домах, пили вина, руки их украшены брильянтовыми кольцами». Оставляя жену и детей в деревне, Оболенский навещал Петра и Федора в апартаментах в городе, которые он роскошно обставил и оплачивал. Князь приходил с дорогими винами и изысканными кушаньями. Братья вступали со своим благодетелем в анальные сношения и – какое-то время – щедро им вознаграждались. В конце концов их аппетиты разыгрались, и они стали предъявлять к оплате в Умани фальшивые векселя. Об отношениях Филоновских с их нанимателем полиция узнала от третьего извозчика, который, как оказалось, также занимался с Оболенским сексом за плату. (В своих документах полиция записала всех трех как «альфонсов».) Письма, найденные в пресловутой квартире, разоблачили Оболенского как их покровителя и любовника, и в марте 1883 года он, как и Филоновские, попал под суд. Исход судебного разбирательства в статье, предназначенной для юристов и судебных врачей и детально рассматривающей сложные аспекты линии медицинской защиты князя, не указан[103].

Из мужской прислуги не только кучера были готовы сексуально услужить своим работодателям-мужчинам. Медицинские отчеты сообщают о юношах и молодых мужчинах, служивших официантами или домашними слугами, о рядовых солдатах и денщиках офицеров, которые извлекали выгоду для себя подобным образом[104]. Не всегда можно понять, действовали ли эти люди только из корыстных побуждений и ради продвижения по службе. Видимая готовность обслуживающего класса в России терпеть, даже бескорыстно, «барские шалости» (так, по словам петербургского венеролога Вениамина Михайловича Тарновского, это называлось в их среде) свидетельствует об относительной терпимости к взаимным мужским отношениям. (Взгляды В. М. Тарновского на проституцию отличались от мнения большинства его коллег, и к ним следует относиться с осторожностью.) В медицинских отчетах также почти ничего не говорится о том, чтобы кто-то из прислуги выражал тревогу по поводу своей маскулинности[105].

Другой пример традиционной взаимной мужской сексуальности в русской провинции демонстрирует патриархальную уверенность, которая, по-видимому, сопровождала подобные встречи. Он также дает нам понять, что крестьяне оценивали однополые отношения со своими работодателями с разных моральных позиций. Прошение «об отдельном жительстве от мужа», которое Анна Николаевна Казакова подала в 1891 году, гласило, что ее супруг, Константин Николаевич Казаков, с которым они были женаты десять лет, совращал крестьян, взятых в прислугу, и вступал в половые связи с домашними учителями своих детей. В деле прошения, которое дошло до Николая II и было им одобрено в 1893 году, имеются показания прислуги, описывающие связи с барином со всеми сальностями. «<…> Казаков творит грех с мужиками, употребляет их в заду», – свидетельствовал один из опрошенных, повторяя деревенские слухи. Другая крестьянка сообщала: «Константин Николаевич употребляет мужиков в зад вместо женщин». Некто Быковский, дворовый из крестьян, рассказывал, что как-то раз барин напоил его водкой и велел прийти ночью. Проснувшись после первого одурманенного водкой полового свидания со своим господином, он обнаружил в кармане трехрублевый билет. Быковский пренебрег предостережениями других работников (обоего пола) относительно «греховных» поступков хозяина. Крестьянин Михаил Ушаков, нанятый в кучера, признал, что он занимался сексом как с господином, так и с госпожой. В 1887 году он постоянно получал предложения от Константина Казакова, и, хотя отказался позволить хозяину заняться с ним анальным сексом, однажды они имели сношение. Хозяин взял член Ушакова (в свидетельствах указан как «хуй») и вставил его себе между ягодицами. И муж, и жена платили кучеру от трех до пяти рублей за секс. Ушакова уволили, когда оказалось, что Анна Казакова беременна от него.[106] Воистину «каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Подобные показания свидетельствуют, что по крайней мере некоторые крестьяне с неодобрением относились к «греху» барина с мужиками. Остальные же исповедовали другую мораль. Быковский и Ушаков могли списать «грех» на пьянство и даже нажиться на нем.