«Секс и любовь – не одно и то же», – подумалось ей. В постели никто не будет тебя понимать. Постель служила полем боя, где оба проигрывали. Тело живёт само по себе и реагирует сообразно задумке – ему всё равно, чего хочешь ты. Тело можно использовать, как тряпку, крутить, как вещь, наиграться, как ребёнок, и уснуть, ничего не приобретя.

Секс, казалось ей, – это лестница, и, преодолевая ступени, ты в конце концов должен выйти на площадку, залитую светом. Но вместо света наступала тьма, и не было видно ни смысла, не слышно аплодисментов или пояснений. Зачем это нужно? Сексом занималось тело, а душа в это время стояла, сложив руки на груди, или гуляла между деревьев. Тело можно было вертеть, как вертят тушу на рынке, чтобы оценить её пригодность. Повсюду люди торговали телом, а их души в это время покупал дьявол по сходной цене.

И никто не думал, для чего нужно это рвение, это было почти так же бессмысленно, как собирать снег или накрывать стол на двенадцать персон, живя в одиночестве. Это было пусто и тоскливо, но не совсем – можно было крикнуть пару раз или садануть кулаком об стену, это было позволительно. Но непозволительно было продать душу сатане, что стоял рядом и потирал руки с довольным видом…

Внешность у него была карикатурная. Живот круглился над тоненькими ногами, на лице выпячивался нос, глаза сощурены, будто вечно что-то высматривают. Вихры бледно-рыжих волос в разные стороны. И руки с несуразно большими ладонями.

Они встретились в шумной кофейне недалеко от вокзала. Странное он выбрал место для свидания, но, угадав её мысли, сказал: «Если я тебе не понравлюсь, прыгнешь на поезд».

Юмор она оценила.

Позже она оценила его и в постели. Карикатурность никуда не исчезла, но придавала неуловимую привлекательность всему, что он делал. Они поселились вместе. Он в своих больших ладонях приносил в комнату штук по пять яблок, которые они с азартом сгрызали у телевизора. Она со своей трепетной нежностью заплетала ему косички с цветными резиночками на концах. Он гляделся в зеркало и хохотал.

Родившийся позже ребёнок не мешал им дурачиться. Однажды они нарисовали младенцу усы, а после осознали, что фломастер несмываемый. Тогда они нарисовали усы и друг другу. Садясь в тесный кружок посередине комнаты, они без смеха не могли смотреть друг на друга.

Собравшись в поход, они забыли сначала ребёнка, но успели вернуться за ним, не уйдя далеко. Хуже обстояло дело с компасом – о нём они вспомнили, когда заблудились в лесах, из которых планировалось выйти к подножию горы и разложить там палаточный городок. Вместо городка была ночь и волки где-то вдалеке. Они развели костёр и стали пересказывать друг другу известные страшилки. Искры от костра забавляли ребёнка. Он пытался их ловить и с этой целью зашёл в костёр. Шашлык не планировался, поэтому ребёнка вытащили и полили оставшейся водой. Воды больше не осталось, зато было пиво. Напиться не получилось, потому что оно было безалкогольным. Но и так было хорошо.

Утром он залез на дерево и обнаружил нужную гору. Хотелось чая, но из пива чаю было не наколдовать. Старательно сберегая слюну, они двинулись в сторону горы и через два часа поняли, что хочется пить, а идти не хочется. Ребёнок морщился и извивался, требуя соблюдения субординации. Родители тоже морщились и хотели, чтобы ребёнок соблюдал субординацию. И тут они услышали… О, да, это был не мираж, а самый настоящий маленький ручеёк. Он поблёскивал среди деревьев, словно тонкая серебряная цепочка. Зубы лихорадило, но стало хорошо. Права больше никто не качал.

До горы они добрались к позднему вечеру, периодически забираясь на деревья и проверяя оставшееся расстояние. Ставить палатки сил не было, поэтому легли вповалку, укрывшись кое-каким тряпьём. Среди ночи проснулись, стуча зубами от холода. Особенно стучал дёснами ребёнок. Света луны было недостаточно, чтобы ставить палатку. Развели кострище. На таких, наверное, сжигали ведьм. Волки, чуя решительный настрой, не приближались, на всякий случай подвывая где-то за деревьями. Скоротали ночь, попеременно просыпаясь, чтобы проверить, на месте ли ноги-руки. Ну и ребёнок.

Промозглое туманное утро вызвало желание повеситься, а не гулять по полям, любуясь утренней росой. Отдых в горах представлялся по-другому. Посмотрели друг на друга вопрошающе: стоит ли продолжать? Но тут протест заявил ребёнок, опрокинув кружку горячего молока себе под ноги. Путешествие решили свернуть.

Дома, распаковавшись, обнаружили компас – у самой двери, на тумбочке. Расхохотались и убрали его подальше.

Ребёнок, радуясь окончанию своих злосчастий, ползал по ковру и лопотал что-то, похожее на заклятия.

Он пошёл на кухню ставить чайник – экое счастье теперь было пить воду без меры!

А она задержалась в прихожей, вгляделась в зеркало. Шрам через пол-лица, мутный невидящий глаз – следствие бегства от собаки, хотевшей её загрызть. Высокие зубы – такие называют лошадиными. Пушистые волосы, груди, как лимоны. Она широко улыбнулась и шагнула в кухню: «Ну что там у нас по чаю?»

В окно залился серый свет утра и сразу же вогнал в уныние. Измятая постель в тусклом освещении показалась горой тряпья. Пасмурное утро могло любой день с самыми радужными ожиданиями превратить в безысходный.

Блонди хотелось, чтобы её постель не высвечивалась с такой неприглядностью. Серый цвет таил в себе улиточную осклизлость, медлительность, туманность, скуку. Расползался по комнате, распространяя вирус бездействия и меланхолии.

Блонди задёрнула шторы.

Шурша простынями, в сереющей темноте казавшимися симпатичными, она выбралась из постели, накинув на себя покрывало, прошла на кухню и поставила чайник, лежащий на боку. Тот недовольно зашипел. Блонди цыкнула на него, и он затих. В ванной топорщилась в стакане зубная щётка. Всё стояло на своих местах, но было недовольно. Блонди кожей ощущала это недовольство. Она с укором посмотрела на щётку, но той хоть бы хны: её ворсинки почти дотянулись до руки Блонди, но девушка отдёрнула руку и полезла в шкафчик. В упаковке лежала новая послушная щётка. Все они были такими: приходили скромно, уходили громко, ругаясь, старились, цеплялись за жизнь и в конце концов исчезали. Совсем как люди. Вздохнув, она начистила зубы до блеска, оскалилась в зеркало и показала рожу старой щётке. Та злобно покосилась из урны.

Чайник на кухне шипел и плевался. Блонди хотела погладить его по блестящему боку, но одумалась. Вместо этого она налила чай и пошла в спальню на звук смс-ки. Что-то мягко обвилось вокруг ноги, она споткнулась, успев вытянуть вперёд руки. Кружка с глухим стуком исчезла в темноте, исторгнув чай на ковёр. Нечто, скользнув по пальцам, тоже растворилось, и Блонди рывком раздвинула шторы. Комнату затопило светом. Блонди зажмурилась. Неужто? Как быстро иногда исполняются желания! А что если…

Блонди вновь зажмурилась и пожелала эскимо. По правде, больше хотелось бутерброда, но какая разница, если в руке вдруг возникнет эскимо?

Блонди почти поверила, вытянув руку, но ничего не произошло. Ну конечно. Где уж в её жизни место чудесам.

В тридцать три поздно надеяться, что даже эскимо достанется тебе просто так. Не-е-ет, это не тот возраст, когда глаза лезут на лоб от любых проявлений жизни, будь то мужик, писающий на дерево, или таракан под холодильником. Всё это уже было видено, к тридцати трём ты познал уже много чего, и глаза закрываются с прозаичной уверенностью, что больше ничего интересного не будет. Ребячливый запал больше не понукал лазить по стройкам, пить холодное пиво или орать на улице бесстыжие песни в компании ядовито выкрашенного панка. Всё это осталось там, за шторами, исчезло в лучах солнца или накрылось блёклым покрывалом будней. Нет, ждать было нечего.

Наступал тот возраст, когда с днём рождения приходили поздравить месячные и сообщение от банка; это было скудно, зато жизненно, это своего рода лакшери – у тебя действительно есть всё. Голова, руки, тянущиеся к телефону в безумной надежде, что хоть на этот год первую смску прислал не банк (нет, банк). В конце концов, у тебя есть голод, когда ты хочешь есть, у тебя есть насыщение, когда ты насытился, а кто-то лишён и этого. Грех жаловаться.