========== Часть 1 ==========

Мечты на двоих.

Будущее на двоих.

Планы. Идеи. Мысли. Теории. Они горели этим, полыхали всем своим существом – быть может, немного идеалисты и максималисты, но Виктору было плевать. С самого детства неизменно оставаясь один, он к одиночеству привык. Свыкся с ним. Сросся.

Одиночество стало его спутником и его лучшим другом. Одиночество вежливо и мягко протягивало ему руку, когда прочие дети со смехом уносились вперед, навстречу солнцу и его улыбкам. А тяжело опирающемуся на трость Виктору оставалось лишь смотреть в их удаляющиеся спины.

Вместо улыбок солнца ему доставалась меланхолия тени.

Она-то и стала его вторым другом.

И Виктор был в порядке. Его не тяготило и не снедало грустью – лишь иногда накатывала тоска, когда он наблюдал за тем, как легко даются другим вещи, стоящие ему стольких усилий. Когда он наблюдал за шустрыми движениями чужих ног в то время, как собственная отказывалась ему подчиняться должным образом.

Но потом взгляды тех, за кем Виктор наблюдал, обращались к нему – и в этих глазах виднелось то, чего он хотел бы меньше всего.

Страшная. Постыдная. Абсолютно неуместная.

Жалость.

Тогда тоска сменялась решимостью и упрямством, а сам Виктор глубже отходил в тень – туда, где его никто не увидит. Туда, где никто не будет качать головой с лицемерным и снисходительным «ах, бедный мальчик». Туда, где однажды он сможет им всем доказать: не стоило раньше времени списывать мальчика-калеку со счетов.

Может, нога и отказывалась ему подчиняться – зато подчинялся ум. И именно его тренировкой занялся Виктор, пока другие тренировали тела.

Так он почти перестал смотреть в сторону пробегающих мимо сверстников, обратив свой взгляд в книги. Давая своим длинным узловатым пальцам перебирать шестеренки и создавать из кусков металла вещи, от вида которых внутри что-то искрило. Но иногда – лишь иногда, – глаза все равно находили других людей. Сами собой прикипали к уверенным и быстрым движениям их ног – а потом взгляд опускался, улавливать дрожь собственной трехногой нетвердой стойки.

В такие моменты накатывало необъяснимо злое, отчаянное желание отшвырнуть от себя трость подальше и выпрямиться гордо. Продемонстрировать остальным – он не хуже, чем они. Он не слабее, чем они.

Он может не меньше, чем они.

Но Виктор не был импульсивен и отнюдь не был глуп, так что он сглатывал иррациональный порыв, как горький ком – и сильнее опирался на трость, заставляя свою бесполезную ногу двигаться дальше.

Однажды он докажет, что не хуже, не слабее, что может не меньше – но сделает это иначе.

Умнее.

И Виктор доказывал. Да, было сложно, временами откровенно страшно. Да, иногда карабкаться ввысь приходилось, едва не вгрызаясь в уступы зубами. Но со всем этим можно было справиться, стоило лишь добраться до очередной вспышки успеха, которая оправдывала тонны приложенных усилий.

Путь Виктора оставался одинок – но это было наименьшей из его проблем. Вовсе не казалось проблемой. Одиночество приносило утешение и покой, тень скрывала от чужих любопытных и жалостливых взглядов. Этого было достаточно.

Этих друзей в его жизни было достаточно.

***

А потом Виктор встретил его.

***

Немного самовлюбленный. Немного бахвалистый. Привыкший к тому, что все дается просто, лишь руку протяни. Солнцем поцелованный и, казалось, обреченный на успех.

С той лишь оговоркой, что обречен он был на неудачу.

Тот день так отчетливо врезался в память, что Виктор оставался уверен – десятки лет неспособны будут заставить его даже немного померкнуть. Он помнил черноту неба, раной зияющего в расколе стены. Помнил, как эту черноту пытались смазать огни их яркого города – да не получалось, она все сочилась больной кровью.

И Джейса помнил, стоящего в том расколе, на фоне той кровавой черноты.

Есть часть Виктора, которая хотела бы сделать вид, будто он так и не понял, что именно Джейс собирался сделать в тот день. Вот только кому, как не Виктору, было понять?

Ему слишком хорошо оставался известен этот оттенок безысходности – изучил его вдоль и поперек за все те годы, когда двигался вперед вопреки. Что ждало калеку, который не собирался сдаваться? Кто был готов принять его, показать ему путь, стать ему опорой?

Опора у Виктора всегда была лишь одна – он сам.

Трость еще, но едва ли ее стоило брать в расчет.

И он не смог бы сосчитать все те разы, когда последние силы покидали, когда безысходность и отчаяние накатывали такой силы, что казалось, выход есть лишь один.

Сдаться.

Когда хотелось и впрямь разжать хватку на ручке трости – но не для того, чтобы выпрямиться гордо. А для того, чтобы дать себе наконец окончательно упасть – и никогда больше не подняться.

Так что, да, Виктор понимал. Знал, что Джейс, по делу жизни которого равнодушно потоптались, был в шаге от падения – ментального, физического. В тот миг он не казался ни самовлюбленным, ни бахвальным – он, впервые столкнувшийся с таким масштабным провалом, был лишь сломленным мальчишкой, который нуждался в том, чтобы ему протянули руку.

В жизни Виктора не было никого, кто протянул бы руку ему самому.

Зато он мог сделать это для кого-то другого.

Для кого-то, кто этого заслуживал.

То, что Виктор был умен, означало также и то, что он мог разглядеть чужой ум. Чужой потенциал. Пролистывая заметки Джейса, он тихо иронично хмыкал себе под нос – надо же, каждая страница подписана, поразительное самомнение. Но с каждой строчкой, с каждым словом ирония уходила, уступая место интересу.

Так что Виктор протянул руку тому, кто стоял на краю уступа – и ни разу с тех пор об это не пожалел. А еще предпочитал не думать о том, чем все могло закончиться, не окажись его там в тот день.

Так появился их тандем.

Мечты на двоих.

Будущее на двоих.

Планы. Идеи. Мысли. Теории. Впервые в жизни лучшему другу Виктора, одиночеству, пришлось отступить на второй план – чтобы отдать первый план Джейсу. Впервые он встретил кого-то, с кем мог поделиться необъятностью мира в собственной голове – и в ответ вместо недоумения, скептицизма или даже испуга получить блеск в глазах. И бурлящий поток встречного мира.

Джейс все еще был поцелован солнцем – Виктор все еще предпочитал меланхолию тени.

Но, удивительным образом, это работало.

Они работали.

Да, может быть, немного максималисты. Да, может быть, немного идеалисты. Но было ли это так уж важно? Создать новый мир, лучший мир; сделать жизнь людей проще и счастливее; сделать мысль об утопии чуть более реальной. Они горели этими мечтами – и никогда еще Виктор не ощущал себя настолько живым.

Никогда еще ему так легко и так сладко не дышалось.

Со временем он научился терпеть чужие гнилостно-любопытные взгляды, реагировать на них холодом и спокойствием – но дело было в том, что с Джейсом это оказалось совершенно ненужным.

Взгляд его никогда не задерживался на трости дольше нужного, в глазах его никогда не появлялось той жалости и снисходительности, с которыми Виктор боролся столько, сколько себя помнил. Джейс смотрел на него – и, казалось, совсем не видел калеку.

Казалось, видел лишь кого-то себе равного.

И временами под этим взглядом Виктор забывался.

***

Первый раз, когда это случилось, они обсуждали очередную идею, оба воодушевленные и окрыленные, совершенно не замечающие мир за пределами того пузыря вдохновения, в котором находились. А потом Виктор, на порыве пылающего внутри огня, испытывая физическую потребность донести до Джейса свою мысль – поднялся с кресла и сделал шаг вперед.

Попытался сделать.

Привычная трость, единственная искусственная опора, третья нога – все еще оставалась прислоненной к подлокотнику кресла.

Стопа тут же подломилась, и Виктор с хрипом втянул носом воздух, осознав свою ошибку – но было уже поздно. Он начал заваливаться вперед. Вот только прежде, чем Виктор обвалился бы бесполезной грудой на пол – его подхватили знакомые сильные руки. Вскинув голову, он встретился взглядом с сияющими глазами Джейса и ощутил, как огонь воодушевления внутри затихает до тления раздражения – и упрямо поджал губы, приготовившись защищаться. Обороняться.