Стоит силуэту деда скрыться в дверном проеме – Сатору замечает, как Пес тычется Мегуми мордой в ладонь, будто спрашивая разрешения, а после его короткого кивка вскакивает на лапы и трусит следом за дедом. Юджи сначала благодарно смотрит ему вслед – а потом бросает полный абсолютной привязанности и так же благодарный взгляд на Мегуми.
Тот только плечами пожимает.
После этого они продолжают играть, и Сукуна забирает себе партию деда, но при этом возвращаясь на предыдущее место, сволочь такая.
Сатору же принимается украдкой наблюдать.
И есть что-то… Что-то в том, как Сукуна и Мегуми взаимодействуют. Нет, рук Сукуна не распускает, да и вообще, никаких поползновений с его стороны крайне внимательным, даже дотошным взглядом Сатору не замечено – и все-таки.
Все-таки.
До конца расслабиться у Сатору не выходит.
Потому что Сукуна, кажется, не в состоянии надолго оставить Мегуми в покое, не обращая внимания на себя, не привлекая его идиотскими репликами, не ведя себя временами, как совершенно капризный, ревнивый ребенок, который жаждет быть в центре чьего-то мира.
Потому что, нет, Сукуна все еще жесткий, острый и резкий, и он все еще ведет себя, как форменный мудак – но то, что Сатору уловил, пока они играли в видеоигры, ему явно не показалось. Рядом с Мегуми Сукуна… Не смягчается, не совсем – но что-то едкое уходит. Будто его яд становится не таким смертоносным, будто тьма его не так фонит чернотой.
Сатору не может до конца объяснить – это больше на уровне ощущений, и он уверен процентов на двести, что сам Сукуна ни черта не замечает.
Как не замечает и того, что выражение его лица, всегда закрытое и угрожающее, сейчас куда живее обычного. И, может быть, дело в темноте, разбитой лишь свечами, телефонами и фонариками, в расслабленности, которую эта темнота дает. В уверенности – никто ничего не заметит – которую это темнота дарит.
А может быть, все дело только в Мегуми.
И хотя мягкости в Сукуне, опять же, не появляется – когда он в очередной раз на Мегуми косится, его острые углы кажутся не таким острыми, его напряженная линия челюсти кажется не такой жесткой.
И еще этот взгляд, которым Сукуна на Мегуми смотрит…
И, нет, это пока что не тот же взгляд, которым сам Сатору когда-то смотрел на… на Сугуру, блядь, смотрел – и повезло Сукуне, что нет, потому что Мегуми всего лишь шестнадцать.
Но – только пока что.
Но – опасно. Опасно близко.
Но – Сатору прекрасно помнит, как больше полугода назад Сукуна принес его заболевшего ребенка домой. И в тот момент мозг Сатору был слишком занят беспокойством о Мегуми, потребностью позаботиться о Мегуми – был слишком занят Мегуми. И потому только потом, позже, он задумался об этом.
О том, насколько бережно Сукуна нес Мегуми, о том, насколько осторожно передавал его в руки Сатору, несмотря на колкие слова.
Задумался Сатору и о том, что Мегуми в принципе терпел это, позволял это – чтобы Сукуна его нес, пусть и был так очевидно напряжен до того момента, пока не осознал целиком и полностью, что теперь находится в руках Сатору.
И все-таки – Мегуми позволял, хотя, зная его, он скорее пополз бы домой своими силами, чем разрешил бы нести себя кому-то совершенно ему чужому.
И из этого следует один логичный вопрос.
Насколько же теперь Сукуна для Мегуми чужой?
И Сатору не уверен, что даже сам Мегуми смог бы на него ответить.
А в следующую секунду вдруг, когда увлекшийся игрой Мегуми случайно и явно болезненно попадает Сукуне локтем под ребра, но очевидно не замечает этого – сам Сукуна только едва уловимо морщится и ничего не говорит. Хотя Сатору уверен, что кто-нибудь другой получил бы за такое ответное по ребрам, в лучшем случае отделавшись парой переломов.
И – ох, думает Сатору.
Ох.
Кто-то влип. Ну, или же – планомерно вляпывается.
Но потом Сатору, основательно отвлекшийся и упавший в свои мысли, улавливает отрывок фразы:
– ….в конце концов, ты мне жизнь однажды спас, Мегуми, – и тут же поворачивает к говорящему Юджи голову, резко возвращаясь в реальность и о Сукуне моментально забывая.
– О чем ты? – грубее, чем планировал, спрашивает еще не до конца включившийся в происходящее Сатору, и Юджи переводит на него взгляд.
Непонимающе моргает.
– Э-э-э… – тянет он, и Сатору тут же нетерпеливо уточняет, не дожидаясь, пока Юджи сам до конца обработает вопрос:
– Когда это Мегуми тебе жизнь спасал?
И одновременно с тем, как в Юджи лампочкой загорается осознание, а губы его растягиваются в сияющей улыбке – сидящий рядом, по одну его сторону Мегуми обреченно, с явным недовольством вздыхает.
Но прежде, чем он успевает что-то сделать, Юджи уже отвечает.
– В тот день, когда мы с ним познакомились! Мегуми разве не рассказывал? – но упомянутый Мегуми тут же пихает Юджи предплечьем в бок.
И Юджи наконец смотрит на него, заглядывает в его глаза – сгущающиеся тем же грозовым небом, что нависает за окном, – и солнечная улыбка Юджи начинает стекать с лица, когда до него наконец доходит.
– Э-э-э… – опять тянет он, в этот раз добавляя уже куда менее ярко, почти несчастно: – Я так понимаю, не рассказывал.
– Я бы не отказался услышать историю целиком, Юджи, – говорит Сатору, будто со стороны слыша свой холодный, выверенно спокойный голос – пока внутренности сковывает таким же льдом.
Мегуми хмурится сильнее, но, когда Юджи бросает на него виноватый и спрашивающий разрешения взгляд – только вздыхает и чуть дергает плечом: вперед, мол.
Дел ты уже все равно натворил.
И Юджи рассказывает.
Рассказывает слишком неловко и неуклюже, скомкано; рассказывает, спотыкаясь через слово и ежесекундно переводя виновато-опасливый взгляд с Мегуми на Сатору – но и этого оказывается достаточно для того, чтобы можно было уловить суть.
И Сатору чувствует, как с каждым словом, с каждой новой деталью его челюсть сжимается крепче, как пальцы все сильнее впиваются в собственные колени. И стоит Юджи наконец закончить – Сатору тут же смотрит на Мегуми, взглядов на которого до этого избегал. И вмазывается в его совершенно невозмутимые, абсолютно спокойные, чуточку упрямые и ни капли не виноватые, чтоб его, глаза.
И ощущает, как льды внутри начинают впиваться своими остриями в изнанку, когда Сатору все тем же обманчиво спокойным и холодным голосом произносит:
– Значит, Мегуми. Ты не посчитал нужным рассказать мне, как чуть добровольно не убился?
– Я был в порядке, – хмуро отвечает Мегуми, сводя свои дурацкие брови к переносице, будто у него есть хоть какое-то право здесь дуться; но и на этом он не останавливается, продолжая: – Это Юджи чуть не убился, а не я.
– О, прости, – с деланно-легкомысленным видом выдает Сатору, подливая в свой голос фальшивой беззаботности, и переспрашивает с театральным непониманием, на котором холод нарастает ледниками: – То есть, я что-то перепутал, и ты совсем не прыгал с моста без какой-либо страховки следом за человеком, которого даже не знал тогда?
Но Мегуми, этот упрямый, глупый, несносный ребенок, явно совершенно его словами не впечатлен, и в ответ спрашивает голосом, который едва уловимо и по касательной, но все же вспыхивает раздражением:
– Если бы я оставил его тонуть – ты был бы доволен?
– Я был бы доволен, – жестко и мрачно рубит Сатору, ощущая, как его морозящий внутренности страх прячется за яростью, которая разгорается лишь сильнее от вида абсолютно невозмутимого, явно все еще не считающегося себя виноватым и начинающего огрызаться Мегуми, – если бы ты позвонил мне, или позвонил в полицию, или позвал кого-нибудь взрослого.
– И пока я тратил бы на это время – он бы уже умер, – так же жестко припечатывает Мегуми и твердо, уверенно добавляет: – А я знал, что справлюсь – потому и прыгнул.
И все это время они продолжают говорить приглушенными, неестественно-ровными голосами, и где-то за окном продолжает выть и убивать себя о стекла ветер, и Сатору почти забывает, что они с Мегуми не одни, лишь краем глаза улавливая присутствие еще двух людей, полностью на Мегуми при этом сосредоточившись.
