И Сатору смотрит на Мегуми, видит тонкую линию его поджатых губ, видит его хмуро сведенные брови, видит зарождающееся в нем упрямство и решимость – если Сатору и впрямь куда-то сейчас отправится, его дурной восхитительный ребенок ну точно отправится следом.
И ни один бронированный поезд его от этого не удержит.
Одно дело – рисковать собой, потому что еблан, но совсем другое – рисковать своим ребенком; на второе Сатору никогда не пойдет, даже с дулом у виска – тем более с дулом у виска. Впрочем, с некоторых пор его обязанность – по возможности не подставляться и под первое. Слишком уж хорошо Сатору помнит взгляд Мегуми в тот, единственный раз, когда он сам угодил в больницу – этот взгляд ему в сетчатку въелся, за вечность не забыть.
И Сатору сделает все, его силам доступное, чтобы этот взгляд никогда не вернулся; чтобы Мегуми больше никогда не пришлось через такое проходить.
Как выяснилось, если по-настоящему заботишься о своем ребенке – то за собой это тянет также потребность хоть немного научиться заботиться и о себе.
Но при этом совсем не ради себя.
Чертово родительское дерьмо, в тонкостях которого Сатору до сих пор до конца не разобрался; нихуя не разобрался, на самом деле.
И, вообще-то, как аргумент можно было бы использовать тот факт, что Пес выглядит совершенно спокойным и невозмутимым, а значит, никакая опасность Сатору не грозит. Вот только он прекрасно понимает – при всем своем доверии к Псу, Мегуми даже это не успокоит, потому что в обратной ситуации ничего не успокоило бы самого Сатору, и никуда бы он Мегуми не отпустил.
Где-то на самом краю сознания царапается мысль о том, что, кажется, жизнь Сатору все же была чуточку проще, пока в ней не было Мегуми – потому что проще было на эту самую жизнь плевать.
Значит ли это, что Сатору хоть немного по той жизни скучает и хоть немного хочет ее вернуть?
Ну уж нет.
Мегуми теперь с ним застрял – не выберется; ни на кого и ни на что Сатору никогда его не променял бы, даже на возможность оставаться безответственным ебланом. Теперь, спустя годы, понимание этого пугает уже не так сильно.
А потому все, что остается Сатору – вздохнуть с театральной обреченностью и пробурчать притворно-ворчливо:
– Ладно, ладно, никуда я не поеду, беспокойный ребенок, – и когда в ответ на эти слова из Мегуми уходит ощутимая доля напряжения, а взгляд его проясняется – Сатору чувствует, как в грудной клетке у него больно щемит и страшно теплеет.
Все-таки, к этой мысли до сих пор сложно привыкнуть – что в их мире теперь есть один прекрасный сильный человечек, которому на Сатору не плевать.
Даже если сам Сатору совершенно этого не заслуживает.
И, вообще-то, это все же немного неловко – оставаться с ночевкой у лучшего друга своего ребенка, даже если в гости к этому лучшему другу Сатору опять самым наглым образом напросился… То есть, кхм, был по-всем-правилам-приглашен, конечно, ведь он взрослый и адекватный человек.
Где-то в мечтах Мегуми.
На самом деле, Сатору даже не уверен, почему именно он по-всем-правилам-напросился-на-приглашение – за исключением того, что прекрасно знает, почему.
За исключением того, что сегодня очередная годовщина смерти… Сугуру. И Сатору, конечно, не собирался в этот раз пить и повторять то дерьмо, которое устроил в прошлом году, не собирался опять заставлять своего ребенка сталкиваться с таким. Да и сам накануне отговорил Мегуми оставаться дома, когда тот спросил, действительно ли Сатору не против, если он уйдет с ночевкой к пригласившему Юджи.
Потому что его слишком внимательный, смотревший в тот момент слишком уж пристально, слишком уж проницательно ребенок, очевидно, тоже эту дату запомнил.
И Сатору, конечно же, тут же принялся отнекиваться: он в порядке – и будет в порядке. Он взрослый, способный позаботиться о себе человек – и не надо так скептично фыркать, Мегуми. Он может остаться на одну ночь в одиночестве – и не довести все до катастрофы. Правда. Ну точно. Он готов поклясться честью Пса – и не рычи так недовольно, Пес.
Даже самого себя почти удалось убедить в том, что так оно и есть. Позволять Мегуми подстраивать свою жизнь под него, тратить время на утирание его соплей, жертвовать ради него чем-то, даже если это просто ночевка с другом, Сатору не собирался. Это Мегуми здесь – подросток, и это обязанность Сатору, как родителя – позаботиться о нем, а вовсе не наоборот.
Надо бы почаще напомнить об этом самому себе.
Но потом Сатору увидел, как Мегуми стоит в коридоре, и надевает кроссовки, и набрасывает куртку на плечи, и застывает, перехватив его взгляд – и тяжесть в грудной клетке помножило на сотни тонн, заставляя легкие схлопнуться черными дырами.
И, может быть, если бы Мегуми отвернулся бы сразу, ушел бы сразу – Сатору удалось бы сдержаться.
Но Мегуми смотрел – с осевшим на донышке глаз беспокойством.
Но Мегуми медлил – и все сильнее сжимал пальцами лямку своего рюкзака.
Но Мегуми был там, и он ничего не говорил, зато без слов, одним взглядом, одним присутствием напоминал – я здесь, если нужен.
И я буду здесь, если попросишь.
Вот только Сатору не мог попросить – у его ребенка уже отобрали детство, и он должен, он имеет право побыть немного хотя бы подростком. С лучшим другом, с ночевками, с видеоиграми, с дурачествами. Без съезжающего на всю свою протекающую крышу приемного отца, который раз в год совсем не может контролировать свой внутренний слом.
Но Мегуми все еще стоял здесь, совсем рядом, рукой подать, и Сатору по-настоящему представил себе это: что вот сейчас он уйдет, что вот сейчас придется остаться одному. Без почти неслышного, но всегда ощутимого присутствия своего ребенка в этой квартире. Даже без цокота когтей Пса по паркету – потому что, пока в том доме, куда отправляется Мегуми, есть некто по имени Ремён Сукуна, Сатору не позволил бы Пса с собой оставить.
Зато с тишиной, въевшейся в кости – и с призраками, нависающими и давящими, опоясывающими глотку удавкой.
Черные дыры на месте легких начинали затягивать в себя внутренности.
И Сатору должен был просто кинуть, просто выдавить какую-нибудь идиотскую шуточку – и Мегуми отпустить.
Но Мегуми смотрел – с беспокойством.
Но Мегуми стоял – и продолжал медлить.
А Сатору не мог, просто не мог попросить его остаться – поэтому его дурацкий рот ляпнул кое-что другое прежде, чем Сатору успел себя остановить:
– Знаешь, я мог бы тебя подвести. Потому что я, как обеспокоенный родитель, обязан убедиться, что по дороге с тобой ничего не случится.
И вместо того, чтобы возмутиться и начать спорить, как это было в тот первый раз, когда Сатору из любопытства в гости к Юджи напросился – Мегуми лишь пару секунд рассматривал Сатору пристально и внимательно, пока в конце концов не сказал:
– Уверен, Юджи будет рад тебя видеть. Не так уж часто ему удается встретить своих братьев по разуму, – и голос его едва уловимо, но вполне очевидно для Сатору смягчился, и в глазах его беспокойство чуть-чуть размылось, сменившись облегчением и пониманием; сменившись тенью тепла, от которого в Сатору всегда что-то чуть-чуть разбивалось.
И когда Сатору рассмеялся – этот смех звучал горчащей смесью благодарности, вины и абсолютной привязанности к своему ребенку.
И черные дыры за его ребрами вновь обратились легкими, позволяя сделать глубокий вдох.
А теперь Сатору оказывается здесь и сейчас, потому что он совершенно никчемный взрослый и еще более никчемный родитель. Но, нет, в его планы действительно не входило напрашиваться на ночевку – он рассчитывал всего пару часов понадоедать Мегуми, а потом отправиться домой, чтобы провести ночь наедине со своими призраками и подальше от бутылки.
Вот только непредвиденные обстоятельства такие непредвиденные, и штормовое предупреждение определенно входит в их число.
И вот Юджи с Мегуми уже усаживаются на диване с контроллерами, а сам Сатору растягивается со своими длинными конечностями на полу, третий контроллер в пальцах сжимая – и, пока они принимаются рубиться в видеоигры, неловкость как-то неожиданно и быстро уходит сама собой.
