Это страшно, вообще-то, до пиздеца страшно – но Сатору здесь шестиглазый, всесильный, он ничего не боится.

Он может сделать вид, что не боится и собственных улыбок рядом с Мегуми, и этих слабых отголосков тепла, которое Мегуми находит где-то в арктических льдах внутри него и на поверхность вытаскивает, сам того не зная, не желая.

И они продолжают готовить, и вечер течет себе дальше – но теперь под аккомпанемент дурацких шуток Сатору, который с этого момента уже не затыкается. В то время как Мегуми с этого момента уже не прекращает закатывать глаза.

Ах, прекрасная рутина!

И когда позже Цумики возвращается домой – ее действительно ждет приготовленный Мегуми и Сатору ужин, и Сатору старательно делает вид, будто в том факте, что этот ужин хоть немного съедобен, есть толика его заслуги.

– Он все-таки чуть не отрезал себе палец.

– Я всего лишь проверял твои рефлексы. Мне ведь нужно тебя как-то обучать, ну Мегуми-и-и!

Пока Цумики смеется – Мегуми качает головой и фыркает, но Сатору замечает, как взгляд его смягчается.

И дурной ком за ребрами самого Сатору тоже ни-капли-не-страшно смягчается.

Чтоб его.

========== Присмотрись, Фушигуро-кун ==========

Сатору находит тысячу и одно – а потом еще миллион оправданий тому, что продолжает приходить.

Он говорит себе, что это ради Мегуми.

Что теперь тот живет один и наверняка совершенно о себе не заботится.

Что надо проверить, ест ли он нормально, спит ли дольше пары часов в сутки; проследить, чтобы не одичал окончательно, упрямый ребенок-волчонок. Ну, уже подросток-волчонок – ситуацию это совершенно не упрощает.

Сатору вообще много чего себе говорит – но и в его собственных ушах эти оправдания звучат так себе. Хотя бы потому, что даже будучи ребенком Мегуми оставался взрослее большинства взрослых, а теперь присмотр Сатору ему тем более совершенно ни к чему.

Но планирует ли Сатору признать хотя бы перед собой, что он сам нуждается в компании Мегуми куда больше, чем Мегуми нуждается в его компании?

Пф-ф.

Не в этом тысячелетии.

Так что он приходит. Опять и снова. И если после смерти Су… после той ночи его визиты становятся чаще – то кто вообще считает-то? Точно не Сатору.

И вот, в один из вечеров, он в очередной раз оказывается возле квартиры Фушигуро. В очередной раз тянется к дверному звонку – но все же колеблется; замирает с зависшей в воздухе рукой и решает для начала проверить.

Зрение привычно проскальзывает за стены, но сходу Мегуми отыскать не удается, и секунду-другую Сатору даже думает, что притащился зря. Но потом взгляд наконец цепляется за знакомый силуэт, распластанный по полу. Всего на одно мгновение – меньше, чем доля секунды – пульсирующий за ребрами комок панически сжимается, тяжелеет и обрывается, но почти тут же Сатору улавливает движение чужой грудной клетки.

Мегуми в порядке.

В порядке.

В порядке.

Страх схлопывается.

На его место приходит тоска вместе с внезапным пониманием: Сатору почти уверен – он знает, что именно Мегуми сейчас делает.

Шумный тяжелый выдох вырывается из легких – в конце концов, сейчас никто не-увидит-не-услышит, можно позволить себе короткую слабость.

Ребра выламывает – осколками внутрь.

Сатору, наверное, все же нужно уйти.

Мегуми не будет рад ему – впрочем, когда Мегуми был ему рад? Так что понимание этого далеко не ново для Сатору, оно не должно ничего изменить.

А бьет все равно почему-то точечно.

Почему-то болезненно.

Но все же, в большинстве случаев Мегуми не сердится Сатору всерьез, а если и ворчит – то почти беззлобно, разве что с легким раздражением. До сих пор Мегуми ни разу по-настоящему выставить его не пытался.

И Сатору думает – этот раз может стать первым.

И Сатору осознает – он ведь уйдет. Стоит Мегуми по-настоящему, всерьез приказать – и уйдет. Послушается, даже если самому нутро в лоскуты порвет.

С тех пор, как в собственной жизни был Сугуру, чтоб его, Сатору никого и никогда не слушался.

Блядство.

И он ведь уже почти.

Почти отворачивается.

Почти делает шаг назад.

Почти…

Ключ, врученный когда-то Цумики, проворачивается в замочной скважине с легким скрежетом – и Сатору оказывается внутри. Скользит вдоль черноты квартиры, пока не притормаживает наконец в дверном проеме нужной комнаты – и смотрит.

Просто смотрит.

За окном – чернильная глубина неба и точки звезд, в эту глубину впаянных. Молочно-бледная кожа Мегуми в свете этих звезд кажется почти светящейся, его внимательные грустные глаза медленно прослеживают путь от одной точки к другой – не будь Сатору шестиглазым и не знай Мегуми годами, не заметил бы.

Тоска топит сильнее, заливает трахею.

Сатору убеждается: он действительно прекрасно знает, что Мегуми сейчас делает; знает, о чем – о ком – Мегуми сейчас думает.

И сам Сатору здесь, в этой до краев заполненной звездами и призраками комнате – лишний.

И вновь он почти уходит.

Почти.

Почти…

– Все-таки, мне нужно отобрать у вас ключ, – приглушенным сухим голосом рвет тишину Мегуми, и Сатору коротко фыркает.

Хрипит, пытаясь выдать свой хрип за веселье:

– Ну, ты можешь попытаться…

Взгляд Мегуми все еще прикован к небу за окном – но глупо было бы надеяться, что он не заметил присутствие Сатору. Глупо было бы надеяться, что сам Сатору так уж сильно пытался это присутствие скрыть.

Мегуми больше ничего не говорит. Ни на дюйм не движется. Но по его меркам уже тот факт, что он присутствие Сатору признал, можно считать разрешением – поэтому Сатору плавно скользит вперед.

Так же плавно опускается рядом.

Когда собственный взгляд тоже упирается в небо, а тепло лежащего рядом Мегуми просачивается под кожу – перед глазами на секунду появляется приветливое и улыбчивое, еще совсем детское девичье лицо; призраки Мегуми догоняют его.

Хотя у некоторых их призраков есть общие черты.

Сатору уверен, что думают они сейчас об одном человеке.

Разве иначе может быть?

Тишина между ними повисает ровная и спокойная, по такой изменять бы стандарты тишины – но знакомая вина подкатывает приливом и колет куда-то в затылок; стекает по изнанке, оседая першением в горле. Тишину Сатору никогда не умел терпеливо выносить.

Когда он вновь начинает говорить – интонации звучат сипло и с фальшивым воодушевлением, но все равно оказываются куда глуше обычного; говорить во весь голос в этой тишине кажется святотатством.

– Итак. Устроим ли мы конкурс, кто найдет больше созвездий? На желание! Чур, я начинаю!

– Как будто вы слушали и найдете хоть одно, – под стать Сатору глухо хмыкает Мегуми, и это короткое «как будто вы слушали» вызывает волну воспоминаний и заставляет покалывание в затылке стать сильнее – там уже не иглы волн.

Там кинжалы цунами.

И Сатору думает о других ночах, таких похожих и вместе с тем – совсем не похожих на сегодняшнюю; тех ночах, когда они так же лежали на полу перед окном – но рядом с ними лежала Цумики. Думает о том, как ее всегда звонкий голос становился тише, наливался чистым детским восторгом и чуть-чуть благоговением, пока она указывала пальцем на точки в небе и вела от одной к другой, перечисляя созвездия.

В каком-то смысле Мегуми прав, Сатору действительно не назовет сейчас ни одного – но не потому, что не слушал.

Просто он был слишком занят тем, что наблюдал за этими двумя детьми. Наблюдал за тем, как всегда настороженное выражение лица Мегуми расслаблялось, как что-то в его глазах чуть-чуть, едва уловимо смягчалось в ответ на тихие и искристые улыбки Цумики.

Сатору был слишком занят тем, что наслаждался самим этим фактом; два ребенка рядом с ним позволяли себе детьми быть, пусть и на мимолетные, крохотные мгновения.

Это было куда ценнее созвездий в далеком холоде неба.

Кажется, Сатору стареет и становится сентиментальным. Он скашивает взгляд на Мегуми и думает – однажды это его убьет. И думает, что не против.