К слову, на всякий случай я всё это записывал и себе на нейрочип, а также оставил включённую камеру на столе, которая сейчас была направлена на Сашу. Разумеется, она тоже писала.

Я не знаю, откуда у меня взялось это маниакальное желание запечатлеть разоблачение этого заговора, этой подставы, этого предательства, со стольких ракурсов. Может быть, я правда боялся, что все доказательства этого могут исчезнуть. А может – просто хотел, чтобы всё это врезалось мне в память навсегда. Чтобы засело накрепко – так, что не выкорчевать. Чтобы помнить.

А может и в самом деле рассчитывал, что эти признания, эти записи мне помогут? Такой вариант тоже нельзя было отрицать, хотя трезво оценивать свои поступки я сейчас не мог. Даже несмотря на то, что убеждал себя в обратном, и внешне был абсолютно спокоен.

В душе царило такое смятение, гуляли такие бури, что казалось – ещё пара часов, день, или два – и меня просто разорвёт на части от… неизвестного, непонятного чувства. Вина, утрата, злость, ярость, боль, уныние – и всё это одновременно, кипит, перемешивается и мутирует.

Я уже не знал, кто я такой. Матвей, Марк, заключённый, беглец, преступник и убийца, контрабандист? Чужак под вымышленным именем в собственном доме. Какой бред…

– Ты такой мудак, Саша. Мудак, но только это тебя и извиняет. Ты же всё это время думал, что Петя сказал тебе правду? Он так тебе проехался по ушам, так сыграл отчаяние, что ты поверил – что Матвей действительно всё это сделал?

– Да. Но…

– Я тебя прощаю.

– Что? – Саша даже вздрогнул от этих слов.

– Я сказал, что прощаю тебя. Несмотря на всё, что ты сделал, и к чему это привело – прощаю. Ты искупил свой грех. Точнее – искупаешь его прямо сейчас. Ты тупорылый идиот, Саша, но ты совершил предательство не из ненависти. Из корысти. Почему-то я думаю, что это немного облегчает твою вину.

– Я всё рассказал. Вы сдержите слово? Отпустите меня?

– Неужели это всё, что интересует тебя сейчас? После такого-то представления? Тебе не интересно кто я? Зачем так целенаправленно заставил тебя рассказать о Пете Годунове? Который, кстати, всё же обманул тебя ещё в одном моменте. Сказал, что во всех документах того расследования ты будешь «анонимом». Но, как видишь – я здесь. Не слишком постарался друг твой, верно? Упустил из виду пару отчётов.

– Не думаю, что хотел бы задавать какие-то вопросы. Я… Я не хочу ничего знать о вас. Просто отпустите…

– Решил, что это минимизирует риск быть убитым? Поверь, на это уже ничего не повлияет. Неужели тебе и правда не любопытно? Трудно представить себя на твоём месте, но думаю, мне было бы охренеть как интересно, что за человек пришёл покарать меня за столь далёкий грех.

Молчание.

– Знаешь, думаю, всё же надо представиться. Чтобы ты лучше понимал, что происходит. И чтобы осознавал, какие неверные решения привели тебя сюда. Да и мне, знаешь, ли, очень хочется назвать тебе своё имя. Извини, если это получится слишком театрально, но… Так оно и выглядит со стороны, почему-то я в этом уверен. Может, ты уже догадался, паскуда? Я – Матвей.

Озёров, в первую секунду, казалось, не услышал, продолжая настороженно следить за мной глазами. Но спустя несколько ударов сердца, его взгляд поменялся. В нём появился какой-то глубинный страх с примесью недоверия и изумления.

– Не веришь?

– Верю, – тихо ответил он, вглядываясь в облик незнакомого человека.

– Не старайся, ничего знакомого не увидишь, – сказал я, – Вы, суки, мне даже лица не оставили.

– Но как?.. Ты выжил? И вернулся?..

– Да, вернулся.

– Чтобы?..

– Да, Саша, верно. Пришёл отомстить.

– Я всегда боялся, что такое произойдет, – пробормотал он. Откинув голову назад и упёршись ей в изголовье кровати, юрист часто задышал, – Ты не собирался оставлять меня в живых?

– Нет, не собирался, – спокойно признался я, – Око за око, Саша. Зуб за зуб. Вы отняли у меня всё, чем я дорожил – кроме жизни. И я сделаю с вами тоже самое. Только вот жизнь оставлять не буду – слишком многого вы меня лишили. Как показала ваша практика – хочешь убить, убей наверняка.

Слова лились из меня сами собой. Я несколько раз представлял подобный разговор, но в моём сознании он всегда проходил по-другому. Сейчас же бессвязный бред сменялся покровительственным тоном, презрением, пафосом, а затем вновь возвращался, принося какую-нибудь клишированную мудрость. Мне было не по себе от всех этих слов. Я будто не знал, что мне сказать – но что-нибудь сказать очень хотелось. Вперемешку с яростью и всеми чувствами, что я в тот момент испытывал, это было не лучшее сочетание.

– Мне жаль.

– Да мне похрен, Саша. Сейчас – уже точно похрен. Жалость твоя – последнее, что мне нужно. Я даже не уверен, что и отнятая у тебя жизнь что-то изменит. Нет, нет, не смотри так. Просто я уже вытравил в памяти цель. Её не сменить. По крайней мере, не тебе, крыса.

– Что ты сделаешь с Годуновым?

Вопрос показался мне забавным.

– Хочешь узнать перед смертью, что я заставлю его страдать? Хочешь позлорадствовать на этот счёт напоследок?

– Нет, – тихо прошептал юрист, опустив взгляд. Лучше бы он молчал…

– Какой же ты мерзкий урод, – от злости неожиданно свело скулы. Скрежетнув зубами, я поднял пистолет и наставил его на Сашу, – Надеюсь, ты довольно пострадал за жизнь. Радуйся, что у тебя была такая мелкая роль во всей этой пьесе.

Мягко щёлкает спусковой крючок. Затвор передёргивается, из патронника вылетает гильза. Ствол чуть дёргается – совсем немного, на точность это не повлияет. Звук выстрела пожран глушителем, а маленькая пуля, преодолев всего два метра, входит ровно в середину лба Александра.

Его голова дёргается, юрист валится вбок – и спустя мгновение уже лежит поперёк кровати, глядя на меня почти живыми глазами.

* * *

Февраль 2101 года. Берлин.

Голограммы Лены и Крис слегка подрагивали. Образы девушек повисли в воздухе, изредка подергиваясь рябью цифровых помех. Я стоял прямо перед ними, затаив дыхание.

В Берлине давно практиковали кремацию, а уж в условиях эпидемии… прах моей сестры и девушки развеяли где-то за городом. Тут же было что-то вроде мемориала.

Небольшой парк выглядел уснувшим. Лёгкая позёмка летела по выложенным гранитом дорожкам. В этом году в гигаполисе зарегистрировали рекордно холодный февраль. Зима и не думала покидать некогда столицу Германии. Вкупе с улицами, опустошенными холерой, она создавала впечатление совершенно вымершего города.

Я до последнего отказывался верить в смерть девушек. Понимал, что эта вера ни на чём не стоит, но всё же поехал в Берлин. Чтобы лично увидеть могилы. Что ж… я их увидел…

Под голограммами стояли небольшие каменные статуэтки с QR кодом у основания. Отсканировав его линзами, я попал в открытое хранилище, где хранилась свободная информация об умерших.

О Крис было около сорока видеороликов, и почти шесть сотен снимков.

О Лене – всего четыре видеозаписи и меньше ста фотографий.

Я скопировал эти данные на свой нейрочип, прежде чем покинул парк. Изучил открытие данные, причину смерти, обнаружил погибших родителей Кристины здесь же, в двух шагах.

Нестерпимо захотелось закурить.

Я всё же заставил себя уйти. Немного погуляв по полупустым улицам, махнул рукой, и через полминуты рядом остановился арендованный глайдер, объехавший на автопилоте полквартала. Следовало отправляться на станцию гиперпетли. Задерживаться в Берлине не было никакого смысла.

Теперь у меня был лишь один пункт назначения – Москва.

Май 2101 года. Орбитальная станция «Еразия».

За стеклом иллюминатора открывался чудесный вид. Солнце медленно скрывалось за поверхностью планеты, подкрашивая атмосферу охряными красками. Прекрасный голубой шар… Океаны, материки, облака, горы, леса, пустыни и равнины. Великолепие, представшее перед глазами, завораживало.

Пётр впервые в жизни оказался на орбите. Но произошло это отнюдь не по его собственному желанию, а в рамках экскурсии. Подобное развлечение ему, и всем прочим гостям, устроила принимающая сторона. Её составляли представители «Корабел энергетикс», «Оборонэкса» и нескольких крупных китайских корпораций, которым принадлежала орбитальная станция «Евразия» – вершина инженерной мысли всей цивилизации.