С наступлением этого лета у меня в голове не укладывалось сразу несколько вещей. Знаете, так бывает, когда ты вроде принял ситуацию, успел ее осознать и все хорошенечко обдумал (обдумал много-много раз) а потом просыпаешься среди ночи от жажды или еще чего, и не понимаешь – как такое вообще могло произойти. Словно тебя на некоторое время вырвали из жизни, отняли право выбора, превратив всего лишь в стороннего наблюдателя, которому в конечном итоге остается лишь факт того, с чем ты не можешь смириться.

Вот так случилось и со мной.

Во-первых, я никак не могла смириться с тем, что лето уже наступило. Почему это весна, и в том числе май, закончились так стремительно быстро? Как же глубокомысленно написала одна моя недалекая подружка на своей странице – «Тебе известно, что такое мало? Тогда ты знаешь, что такое май». Я ведь так ждала его и до нелепости глупо надеялась, что с его приходом в нашей жизни может случится какое-нибудь чудо. Глупая, романтичная Соня. Всего каких-то четыре месяца разделяет меня до восемнадцатилетия, а я продолжаю верить в подобную чепуху. Как-будто найденный мной пятилистный цветок от сиреневого куста, попав в желудок, способен заставить тетю отказаться от своей доли в нашей квартире, а папа, как следствие, потеряет необходимость ее продавать, тем временем сослав своих двух дочерей-подростков в глушь забытого селенья…

Не знаю, как это объяснить, ведь по большей части, это не логично – грустить из-за прихода лета, но месяц первых гроз всегда был для меня ближе к сердцу. Впрочем, не столь сильно меня удивлял пункт номер один, как это делали два его последователя – пункт номер два и пункт номер три.

Да, я знаю, что мамы не стало уже два года назад и все мы потихоньку, иногда рука об рука, иногда каждый сам по себе и по-своему справлялись с этой потерей, с этой дырой в сердце и пустотой, окружившей нас со всех сторон после ее ухода. Но я как будто только теперь, покидая навсегда родной дом, впервые по-настоящему осознала, что больше никогда не услышу ее голоса, ее смеха и таких мягких, почти невесомых шагов.

Этим утром я больше часа пролежала в постели, поливая свою подушку горячими слезами. Оно все-таки наступило и нам нужно было уезжать. Услышал мои всхлипы, Сашка присела рядом со мной на край кровати, стала гладить по волосам и успокаивать. «Все хорошо, все будет хорошо, не плачь» – говорила она как будто младшей сестрой была я, как будто это мне было четырнадцать лет и все это время я не пыталась быть сильной, не брала на себя все заботы по дому и заботы о ней. Как будто не готовила обеды, не собирала папе еду на работу, потому что сам он стал ужасно растерян и невнимателен. Что ж, наверное, просто у каждого есть предел, последняя капля, которая упав на твое «железное» все выдерживающее, сердце создает на нем брешь и все то, что ты долгое время пытался сдерживать в себе, выходит наружу. Для меня этим днем было третье июня, когда мы должны были бросить свой дом, чтобы отдать его в чужие руки.

Просто не верилось, что это случилось. Хоть мы уже не меньше полугода знали, что так будет, когда внезапно на пороге нашей квартиры показалась папина сестра и заявила о том, что хочет получить свою законную долю, оставленную им их отцом. Все это время каким-то образом она и не вспоминала о своем наследстве, хотя родители не раз вели на этот счет заговоры, даже откладывали деньги, чтобы в случае чего от нее откупиться, но все они ушли на похороны, а что-то просто на всего разошлось – то на новую резину, то на мои долгожданные права, которые я получила пару месяцев назад, и так на все остальное. Жить оказывается недешево, я это поняла, когда в мои руки перешел семейный бюджет, и уходя с тысячей рублей в магазин, я возвращалась без денег, но и как будто бы ничего не купив. Так что, когда она неожиданно заявила о себе, нам было нечего ей предложить. И вместе с отцом они согласовали отложить продажу квартиры до наступления лета и летних каникул, чтобы нас можно было тем временем отправить к бабушке в деревню.

Саша закатила дикую истерику. Проклинала тетю на чем свет стоит и даже желала ей смерти. Мы совсем не похожи с ней. Как внешне, так и внутренне. У сестры буйный, вспыльчивый характер. Как все четырнадцатилетки она безнадежно погрязла в разных сленговых словечках, которые я, как любительница хорошей литературы, не до конца понимала, несмотря на небольшую разницу в возрасте.

– Треш! –возмущалась она, – Зашквар полный. Дерьмо! Отстой! Не хочу я проводить лето в сранной деревне, лучше убейте меня!

Я лишь сидела рядом с папой и гладила его по плечу. Он молчал. Молчал как большую часть времени за последние два года. Но я знала, как ему не хватает нашей поддержки, и он положил свою руку на мою после чего участливо посмотрел мне в глаза я и прочитала в них тихую благодарность. Слова были не нужны, я все и так поняла. И от меня он не услышал ни одного упрека, ни одной жалобы. И за все это время не было и дня, чтобы я хоть сколько-нибудь показала, что огорчена. Напротив, я играла роль счастливой мудрой дочери, которая как никто знает, что все, что не делается – к лучшему. И не переставая говорила это остальным.

«Лучше заткнись» – частенько слышала я от сестры, произносившей эти слова сквозь стиснутые зубы так, чтобы их не услышал отец. Я делала вид, что тоже не слышу, хотя, конечно же, она прекрасно знала, что слова дошли до моего чуткого слуха. Меньше всего на свете в это время мне хотелось отвечать негативом на негатив. И я его подавляла, душила, уничтожала своей неумолимой, бескрайней добродетелью и заботой к своей семье.

И вот теперь я рыдала на своей кровати, как маленькая девочка, а сестра жалела меня и даже не произнесла в то утро ни одного язвительно слова, не упрекнула ни в чем, и даже не сказала, передразнив меня – «что не делается, все к лучшему», просто гладила по волосам и успокаивала, а потом принесла мне в постель горячую кружку крепкого переслащенного чая с долькой лимона. Выпив его, я как будто снова пришла в себя и снова стал сильной. Мы вместе стали собирать свою одежку, которую специально оставили в шкафах до последнего, и даже посмеялись с того, как папа что-то там бормотал себе под нос из соседней комнаты.

Основная часть нашего имущества – та, которую мы собирались забрать с собой – уже была собрана несколько дней назад – это мои книги, кое какая посуда и прочая мелочевка, вроде настольной лампы, ракеток для бамбентона, постельного белья и прочего. А микроволновка, которую папа решил подарить нашей бабушке уже томилась в его просторном багажнике.

Мы решили продать квартиру так как она есть – со всей мебелью, с занавесками, и даже оставить мамин туалетный столик, за которым она по утрам любила наводить красоту. С ним больнее всего было расставаться, но решение было осознанное и единогласное. Хватит тащить прошлое за своими плечами. И слова мои действительно не были лишены истины – что не делается все к лучшему. Давно нам пора было распрощаться с этим местом и начать новую жизнь.

Однако, прощаться все-таки было трудно. И это после того, как у нас уже было прощальное чаепитие, прощальный семейный просмотр кинофильма в этой квартире, мы даже жгли бенгальские огни, оставшиеся с нового года, на балконе и кричали сверху что-то вроде – «отпускаю» и «прощай». Где-то я прочитала, что подобная методика позволяет менее безболезненно расставаться с вещами, людьми и местом.

Трудно было представить, что теперь мы будем наряжать елку совершенно в другой комнате, среди чужих стен и пола, который не будет помнить наших детских шагов. В квартире, которая не слышала нашего смеха и ее голоса…

Когда папа начал постепенно спускать наш багаж, мы переглянулись с сестрой, посмотрев ему в след, и я увидела, что теперь и в ее глазах стояли слезы. Через минуту мы уже стояли обнявшись, крепко вцепившись друг другу в ладони и рыдали навзрыд.