— Прости, Малфой, не хотел тебя обидеть.

Повисает неловкое молчание, прерываемое громким спором.

— У Вас не более пятнадцати минут, — безапелляционным тоном предупреждает кого-то мадам Помфри, и на секунду моё сердце замирает, — уже поздний вечер, время посещений закончилось!

В следующий миг мне становится ясна причина сияния, разлившегося по веснушчатому лицу Уизли: в палату входит, точнее, с боем врывается Гермиона Грейнджер.

— Рональд, — кидается она к рыжему, — мадам Помфри заверила меня, что завтра утром тебя уже выпишут! Привет, Драко, — оборачивается она ко мне. — Как ты?

— Хорёк грохнулся с метлы! — восторженно сообщает ей Уизел. — Пожалуйста, Гермиона, скажи мне, что видела этот феерический, этот судьбоносный момент!

— Не видела, — строго отрезает Гермиона. — И вообще, это низко — потешаться над чужим несчастьем!

— Тоже мне несчастье! — фыркает Уизел. — Да у него благодаря этому падению мозги на место встали! А вот я… Я и вправду чуть было не отправился на встречу с Мерлином, Годриком и иже с ними.

Не проходит и обещанных пятнадцати минут, а мадам Помфри уже уводит Рональда на весьма неприятную процедуру очищения желудка специальными чарами.

— Хорошего вечера, мисс Грейнджер! — строго говорит целительница Гермионе, прозрачно намекая, что той пора на выход. И Гермиона действительно послушно направляется к двери, но, стоит мадам Помфри скрыться в крошечной процедурной, как она молнией кидается ко мне.

— Я всё знаю, Драко, — заговорщически шепчет Гермиона, косясь на дверь процедурной, — Гарри всё рассказал мне. Он места себе не находит, уверен, что ты ни за что не простишь его.

— О, я не… — ужасаюсь я.

— Подумать только! — не дав мне вставить и полслова, с жаром продолжает Гермиона. — Использовать непроверенное, неизвестное заклятие из не пойми чьей книжки! А я столько раз говорила ему, предупреждала, что этот учебник Принца-Полукровки до добра не доведёт!

— Учебник? — непонимающе моргаю я.

— Ну да, этот дурацкий учебник по зельям с пометками, я ещё раз подчёркиваю: с неизвестно чьими пометками, благодаря которому Гарри у нас в одночасье стал «гением зельеварения»! — Гермиона сердито делает пальцами в воздухе кавычки.

— А вы с Рональдом, как я вижу, помирились? — меняю тему я.

— Ага, — озорно хихикает Гермиона, — нашей Лав-Лав очень не понравилось, что Рон в бреду звал меня, и они… ох, — вдруг осекается она, — Драко, а к тебе действительно вернулась память? Боже мой, а я-то говорю с тобой о таких вещах… Мне вдруг подумалось, мы ведь с тобой вовсе не были друзьями раньше, и теперь, когда ты всё вспомнил…

— Мне очень стыдно перед тобой, — заканчиваю я её повисшую в воздухе фразу. — Я был таким засранцем…

Мы неловко молчим. Из процедурной доносятся мощные рвотные позывы.

— То есть, мы по-прежнему друзья? — смущённо смотрит на меня Гермиона.

— Если ты не против, — говорю я.

— Я не против, Драко, — Гермиона кладёт ладошку поверх одеяла, туда, где под магическими бинтами скрыты шрамы от Сектумсемпры. — Очень болит?

— Уже гораздо лучше, — напропалую вру я. Даже крошечное движение по-прежнему отдаётся острой, режущей болью.

— Что мне передать Гарри? — спрашивает Гермиона.

— Пусть он придёт, — шепчу я. — Скажи ему, пусть он придёт ко мне, Гермиона!

*****

Гарри появляется почти ночью, когда мадам Помфри уже удаляется в свою комнату, предварительно напичкав меня укрепляющими и поставив на тумбочки передо мной и Рональдом по пузырьку с «Зельем Сна без Сновидений».

— Спокойной ночи, Хорёчище! — весело желает мне окрылённый перспективой завтрашней выписки Уизел и опрокидывает в рот содержимое своего пузырька.

Как только с Роновой кровати доносятся первые рулады, выводимые его длинным носом, Гарри материализуется передо мной, снимая эту свою чёртову Мантию-Невидимку, которую теперь я, конечно же, вспомнил. Меня передёргивает при воспоминании о том, как я наношу удар по его лицу и, накрыв его, обездвиженного и беззащитного этой мантией, выхожу из купе Хогвартс-Экспресса.

А ещё меня осеняет внезапная догадка — вот как Гарри смог незаметно появиться в ванне старост, когда… Ох, Салазар, эта мысль заставляет меня вновь услышать его исполненный гнева и горечи крик: «Так это был фарс, да? Всё это с самого начала было инсценировкой?».

— Гарри, — горячо шепчу я, — Гарри, клянусь тебе, я ничего не подстраивал тогда, в ванне старост, я…

На лице Гарри появляется страдальческое выражение:

— Тише, тише, конечно нет, я и не думаю… Прости, Драко, прости, что наговорил тебе все эти глупости, все эти жестокие слова. Я просто… Ох, я настоящий кретин, Драко!

«А я всегда говорил тебе это, Поттер!» — вьётся в моём всё вспомнившем мозгу вредная мыслишка. Именно так я и ответил бы ему. Раньше. Целую жизнь тому назад.

— Ты всегда говорил мне это, да? Это ты хочешь сказать? — внезапно читает мои мысли Гарри.

— Откуда ты…

— Я долгих шесть лет знаю тебя, Драко Малфой! — наконец-то на его лице расцветает робкая улыбка.

И я улыбаюсь тоже.

— И все эти годы мы дрались с тобой, Поттер!

— Я снова «Поттер»? — вновь страдальчески кривится Гарри.

— Гарри, — уступаю я. Мне больше не хочется, как в детстве, видеть страдание на его лице. Это имя так легко слетало с моих губ, когда я не был обременён своим прошлым. Я смогу и сейчас: — Гарри…

— Я так боялся, — шепчет он, — так боялся, что ты не захочешь видеть меня, говорить со мной, после того, как… — его взгляд падает на мою грудь, и он давится воздухом.

Неловкое молчание, кажется, повадилось с завидной регулярностью повисать в этой палате.

— Теперь, когда ты всё вспомнил, — наконец, словно на что-то решившись, говорит Гарри, — я должен снова спросить тебя, как тогда, в ванне старост…

— О чём?

— Можно я поцелую тебя, Драко?

С моих губ срывается такое поспешное, такое горячее и нетерпеливое «да», что краска стыда заливает мои щёки. Гарри наклоняется и легонько касается моих губ. Мне мало, отчаянно мало этого, я пытаюсь притянуть его к себе для более глубокого поцелуя, но невольно морщусь от слишком резкого движения. Гарри испуганно отстраняется:

— Я сделал тебе больно?

— Как ты мог сделать мне больно, ты даже не дотронулся до меня? — досадуя больше на самого себя, ворчу я. — Какого боггарта было спрашивать разрешения, если не собираешься, как следует, целовать меня?

— Узнаю Его Высочество принца Слизеринского, — цокает языком Гарри и, опустившись на колени у изголовья моей кровати, вновь наклоняется ко мне, уже смелее лаская мои губы и настойчиво толкаясь языком в рот.

Я издаю задушенный стон, и Гарри опять чуть ли не отпрыгивает от меня:

— Что, Драко?

— Это стон удовольствия, Поттер, — досадливо закатываю я глаза, — неужели ты не способен отличить его от стона боли?

Внезапно Гарри начинает хохотать так, что я опасаюсь, как бы он не разбудил храпящего на все лады Уизли.

— Что? — сердито вопрошаю я.

— Ты вернулся, Драко, Мерлин, ты вернулся! Я так люблю тебя!

Мы целуемся нежно, медленно и сладко, совсем не так, как перед отъездом Гарри в Нору на рождественские каникулы, когда мы терзали губы друг друга в надежде насытиться впрок. Сейчас он боится сделать лишнее движение, чтобы ненароком не задеть мои раны.

Но меня мучает один вопрос и наконец, разорвав очередной тягучий поцелуй, я задаю его:

— Гарри! (О, мне нравится, как он плавится от звуков своего имени, это гораздо приятнее, чем видеть, как он кривится от моего едкого «По-оттер». Никогда больше не назову его по фамилии!).

— Что?

— Скажи, а как ты всегда так быстро находишь меня? Тогда, в ванне старост, сегодня, в этом чёртовом туалете?

Вместо ответа Гарри достаёт из кармана старую потрёпанную карту, уже изрядно пожелтевшую от времени, стучит по ней палочкой и бормочет какую-то чепуху про планирующиеся шалости. Внезапно на карте появляются точки. Много точек, подписанных именами учителей и студентов Хогвартса. Я вижу точку с именем Дамблдора в директорском кабинете, скопища точек в факультетских спальнях, и точки с нашими именами в Больничном Крыле.