– Как – к Евгению? Почему именно к нему? – мне совершенно не понравилась эта затея.

Но Юля, похоже, и это знала. Поэтому, обняв меня за плечи и притянув к себе, сказала:

– Не бойся, я шучу. Евгений, конечно, хорош, но я-то знаю, что кое-кто к нему не равнодушен.

– О ком ты? – я постаралась изобразить удивление.

– Не притворяйся, Ксюш. У тебя на лице всё написано. В тот самый первый день, когда вы познакомились. Ты так смотрела на него!.. Думаю, он тоже это понял.

– Неужели? – но ведь он на самом деле мне понравился. Разве можно скрыть очевидное?

– Это очень заметно, Ксюш. Но, я думаю, тебе нечего стесняться. Он очень неплохой парень. Жаль только, несвободен…

Я встрепенулась.

– Что это значит? – хотя ответ был очевиден.

– У твоего Евгения есть подруга. Я видела её вчера на Дне Рождения Фауста.

Юля смотрела на меня с сочувствием. Но я не видела этого. Мой взгляд был направлен сквозь неё – туда, где от меня быстрыми шагами уходило призрачное счастье, ещё несколько секунд назад жившее в моём воображении.

Наутро после празднования Дня Рождения Фауста я с трудом разлепил глаза. Спать было ужасно неудобно. Эти маленькие кровати не предназначены для двоих. Здесь и одному бывает тесно. Сколько раз я летал со второго яруса!.. Хорошо, что приземлялся удачно. Надо какие-нибудь бортики придумать. Мало ли что…

Лиза спала рядом, отвернувшись к стене. Она не стала снимать одежду, так как в комнате мы были не одни. Неподалёку храпел Толян. А прямо подо мной на первом ярусе – Юрец. Где ночевал Пашка, я понятия не имею. Про Фауста знаю точно, что он ушёл со своей новоиспечённой подругой.

Я сделал попытку пошевелиться. Шея ужасно затекла и теперь болела. Онемела рука, которую я подложил Лизе под голову. Ненавижу эти общажные кровати! Как будто специально сделаны для того, чтобы убить всякое желание спать. И ещё это правило – размещать по несколько человек в комнате! После такой бурной ночи, как вчера, здесь просто дышать нечем. И какой-то… нехороший человек закрыл окно – единственное отверстие, связывающее нас с внешним миром.

В комнате стоит перегар. Табачного дыма я не ощущаю, потому что сам курю. Но если кто сейчас зайдёт, рискует отравиться этими парами. Боже мой, в какой клоаке я живу! Я – человек, воспитанный в условиях строгой военной дисциплины, где даже пылинки не допускалось обнаружить на полке, не говоря уже о невыглаженных брюках и рубашках с пятнами от еды, вот уже четвёртый год в этом зловонном месте разлагаюсь, словно гниль, и тону в этом болоте смрада и порока! Как же мне противно чувствовать себя таким дерьмом!..

Я ничего здесь не могу изменить. Когда я вселился, уже было так, как сейчас. Меняются только лица. Суть остаётся неизменной. Кто бы сюда ни попал, все в скором времени начинают тонуть. И я давно бы ушёл на дно, если бы не крепкая рука отца, держащая меня за волосы и не позволяющая захлебнуться окончательно. Я не люблю это место, но я живу здесь вопреки всему – своим убеждениям, ценностям, идеям. Мне хочется бежать всякий раз, как я вижу, к чему приводят наши ежедневные пьяные посиделки. Но когда стакан оказывается в руке, рассуждать уже поздно. Обратно не вернёшь, на стол не поставишь. Пей, душа, заливай всё, что есть!..

Мои родные не знают и половины того, что происходит здесь. Но я всё время ощущаю себя как на иголках, ожидая, что в любой момент сюда может войти отец. И тогда… позора мне точно не избежать.

У меня были попытки уйти, соскочить. Не принимать эти условия буквально. Но что бы я сказал отцу? Что не хочу жить в общежитии среди алкашей и наркоманов? Что сам становлюсь одним из них? Что не могу справиться с собственными пороками? А где же тогда пресловутая сила воли? По-видимому, утонула в стакане с водкой. Поэтому она всё время кажется такой горькой. А ведь продолжаю пить…

Лизе здесь, конечно, не место. И как хорошо, что она учится в другом городе и сюда приезжает редко. Я бы не хотел видеть, как она превращается в одну из тех, кто здесь по соседству почти наравне с мужиками лакает водку чуть ли не из блюдца, будто кошка – молоко. А потом такие заползают в первую попавшуюся постель и продолжают мурлыкать на ухо, требуя ласки. Мне не нравится вся эта система, но повлиять на неё я не могу. Остаётся молчать, что я и делаю чаще всего.

В дверь постучали. Ну, вот оно, началось! Не иначе сама Жанна Аркадьевна пожаловала. Наверняка, ей уже донесли добрые люди. Праздник у нас – не спит вся общага. Как же уснуть, если музыка на всю громкость?

Никто не просыпается, не встаёт, чтобы открыть дверь. А стук всё настойчивее. Жанна Аркадьевна может сколько угодно за дверью стоять. Ей торопиться некуда.

– Женя, открой! – её голос. Как угадал. Нехотя сползаю со второго яруса, подтягиваю штаны без ремня и босой иду открывать. Не уйдёт ведь, пока своего не добьётся. Поворачиваю ключ в замке и выглядываю из-за двери. – Ну, доброе утро, Евгений! – строгая, прямая Жанна Аркадьевна смотрит на меня сквозь прозрачные очки взглядом воспитательницы детского сада. – Почему так долго не открывал?

– Спал, – ничего лучше я придумать не мог. Голова ещё плохо соображает.

– Могу я войти?

Плохая идея.

– Э-э-э… у нас в комнате не убрано, – тоже, кстати, правда.

– А у вас когда-нибудь бывает убрано? Пропусти, Женя, – настаивает она. – Я хочу посмотреть, что у вас в комнате творится.

Я, похоже, не в себе, потому что отстраняюсь и пропускаю её. Жанна Аркадьевна опытным глазом быстро окидывает комнату, задерживается на мирно храпящем Толяне, замечает Лизу.

– Почему в вашей комнате девушка? Кто она?

Я, помявшись немного, отвечаю.

– Это моя девушка. Приехала в гости.

– А у нас здесь разве гостиница?

Дальше началась самая настоящая проповедь. Я готов был сквозь землю провалиться, только бы не слушать всего этого. Да, мне известно, что мы систематически нарушаем правила проживания в общежитии. Да, я знаю, что алкоголь – это яд, и принимать его – опасно для здоровья. Да, у нас в комнате ужасно накурено и не мешало хотя бы открыть окно и проветрить помещение. И да, приводить и оставлять на ночь посторонних лиц в общежитии запрещено.

– Я вызову вас всех на студсовет, – пригрозила Жанна Аркадьевна. – Получите выговор с занесением в личное дело. Я предупреждала не раз. Но, по-моему, всё без толку. Что делать с вами, Евгений? Может, пора твоего отца вызвать?

– Не стоит, – голос от волнения стал хриплым. – Отцу, вообще, ничего говорить не надо.

– И как долго это будет продолжаться? Все эти ваши ночные попойки, гулянья до утра, скандалы?

– Мы никогда не скандалим, Жанна Аркадьевна, – возразил я. – Мы тихо, мирно.

– Сказки мне будешь рассказывать? Или ты думаешь, я ничего не знаю? Кстати, а где остальные? – она пошарила глазами. – Не вижу Сазонова. И этот ваш друг без имени…

– Фауст, – подсказал я. Зачем только напомнил?

– Именно они. Один отчислен был, второй год назад окончил университет. Почему я постоянно их здесь вижу?

– Так им место предоставили.

– Где? В комнате, которая для троих предназначена?

Я промолчал. Никогда не умел спорить. Да и какие могут быть возражения, если она говорит правду?

Толян, громко всхрапнув, затем перевернулся на другой бок, а после открыл глаза. Увидев коменданта, он тут же закрыл их, вновь притворившись спящим. Жанна Аркадьевна только рукой махнула.

– Передай своим друзьям, Евгений, что я намерена поставить вопрос об их выселении из общежития.

Она развернулась и ушла.

– Женя, – услышал я тихий голос. Лиза легла на край кровати и позвала меня. – Кто эта женщина?

– Комендант.

Лиза села, свесив босые ноги.

– А она, правда, может вас всех выселить?

– Правда, – кивнул я.

– Да ничего она не сделает! – подал голос Толян. – Только пугает, как обычно. Я здесь пять лет живу, и за это время столько слышал от неё всяких угроз! Только всё это на словах. До дела никогда не доходит.