Калейдоскоп I. Раз, два, три: повернёт алфавитное колесо ручной карлик в костюме хламидомонады – глубь кармана – берёзовый туесок – из которого падают детские сны – разноцветные фантики – из-под стеклянных секретов. Собирают на ниточку с кончиком в виде – блесны – крошки хлеба, случайные зубы – в них первое лето, для которого нехарактерна просодия птиц – пальцы пыхнут – бумагой – листвой освежёванных веток и срастаются в панцирь моллюска при II. Каково это – быть разделённым – на собственный грех, в тихой поре не саженец яблони зреет, но слово, и торчит из него, как ребро, намагниченный кнехт — цирковая уздечка, пришпоренный вол языка: если резко пойдёт, будет тенью своей окольцован, если встанет у точки, согнётся электро дуга. Чиркнешь спичкой — иголочкой, с шариком-солнцем на шее – заискрит, повернётся, откроет свой ядерный зев и себя по бумаге чернильной золою развеет, и прореху сетчатки возьмёт, III. Пройдя в круг – ты замылишь следы одноразовым мелом, под ногами не листья уныло шуршат, сухожилия слов, в кобуре с букварём — затаился сверчок-парабеллум. Натяжение – между предметами – устная речь, как итог: производная мыльного шара и трубчатой кости – в беспрепятственной вылазке слову дано только течь – через медные трубы, дверные глазки, колченогие гвозди. Смотровые отверстия выстроят новый приют из стекляруса – туфа – сравнительной формы наречий: повернёшь на назовут, повернёшь от себя, и ярлык приколотят, предтеча. Неваляшка Разбросанный по комнатным углам предел светильника, бельмо для Минотавра, кинестетическая пыль: то тут, то там – так виден купол планетария сквозь свечку. Его пришили за как майский вечер к пазухам сирени: чем ярче свет – тем всё смиренней тени. Один, два, три – пройдись по узелкам, по лузам позвоночника вслепую: у равновесия – нет функций — каждый звук сведён в спираль ушную – колье из ржавых раковин морских, готических наречий погремушка. И отпечаток кукол восковых – надводных айсбергов плывущая печаль — то всплывет верхушка – то замигает, маячком, диагональ. Яхонты I. Запоздалая детская корь возвращается искренним снегом, где лопатки у парковых статуй похожи на дым – соревнуясь с Коперником ради вершин обаяния – вдруг перчатка с руки соскользнёт – а под флиской Надым суетится ретортой и стройным аптечным стеклом. Даже кажется, вроде бы он на цепях повисает: здешний воздух, как будто оклад II. над библейским святым – угодивший в медвежью порчу зверёк горностая. Отрицая свой возраст и выбритый глянцевый блеск, ты готов в каждом встречном калёной водой отражаться и петлять голубиным зрачком, и ронять русский лес: холостую игольницу с проволокой под языком – уколоться иголкой и заново тут же начаться, подымаясь со дна III. искромётным спинным плавником. Видеть в улице резвую саблю с щербатым клинком, дотянутся до края забора и выпросить милость – на морозе, хмельная муштра пополам разломилась – хлебный пар от наваленных грудой дощатых лотков – столько тел только темень и может с собой унести, у неё от злорадства сверкают стальные полозья: лечь, и IV. землю, и солнечный свет зажимая в горсти – рвать пурпурные гроздья. Наряжать этот вызревший над подземельем разрез в платье волчьей невесты, где розами бредят рубины, выйдешь за полночь – крик петушиный – повиснет ничком, гребешок свой могучий о завтрашний выезд катая, а вокруг, как звезда изнутри — барбарисовый холм – щурит взгляд огневой и петарды под ноги Шарик Выпавший волос, сорванная листва, номер страницы, опережающей память – сон подземелий или отсутствие сна – шарик воздушный — крошка небесного хлеба, твоя надувная спина и застревает иглой в подбородке у Феба. Шёпотом кружишься, шёпотом льнёшь к высоте – хлопают крылья, врастают в молчание ресницы – я кипящей траве: небо в чердачном окне часто кажется ближе, чем отражение взгляда в стоячей воде или прыжок разведённых кузнечьих лодыжек. Вся геометрия мох оплетает марьяж первомайских берёзок, ниточку тянет в руке шестилетний бурлак, гордо шагая с гвоздикою наперевес – крыльями машут внахлёст слюдяные стрекозы, через которые видно изнанку |
