Как оказалось, Цзян Чэн уже некоторое время бодрствовал.

Никакими словами невозможно было передать панику Вэй Усяня, когда в сумраке помещения с осунувшегося лица на него уставились огромные и яркие глаза цвета расплавленного серебра. Найдёныш сжался в тревожный комок, ожидая ругани и проклятий в свой адрес, но его вежливо и устало попросили не разводить в палате сырость понапрасну, и Вэй Усянь с иррациональным восторгом, смешанным с изумлением, осознал, что Цзян Чэн на него не злится.

Как показало время, Цзян Чэн вообще редко выходил из себя, оставаясь почтительным и доброжелательным молодым господином практически в любой ситуации, и предпочитал тишину и покой библиотеки утомительному человеческому общению. Конечно, Вэй Усяня он никогда не выгонял, и бывший беспризорник буквально клещом прицепился к новому товарищу, упорно пытаясь соответствовать чужим ожиданиям и проглатывая — пусть и с задержкой — все те же старые книги и рукописи, что изучал Цзян Чэн. Он не боялся оказаться хуже, чем кровный наследник одной из пяти великих сект, — о, нет, Вэй Усянь банально опасался, что новый друг не сочтёт его достойной компанией и рано или поздно отдалится от невежественного мальчишки, выросшего на улице.

Разве мог такой, как Вэй Усянь, действительно надеяться завести приятельские отношения с возвышенным и тактичным господином Цзян?

Вот только глупый Вэй Усянь снова ошибся — Цзян Чэн ничего от него не ждал и не требовал, укорял всегда мягко и без язвительности и улыбался так светло, что Вэй Усянь разом забывал про все свои душевные терзания и жадно впитывал лёгкую невесомость этой улыбки, подмечая, как разглаживаются малейшие мимические морщинки на красивом лице, — это зрелище было самым восхитительным из всего, что когда-либо доводилось видеть новому члену семьи Цзян.

Конечно, ещё у него была прекрасная, ласковая шицзе, которая кормила их с Цзян Чэном на убой своим непревзойдённым супом, был добродушный дядя Цзян, что никогда не отказывал тактильному Вэй Усяню в объятиях, и даже острые, как скальпель, аметистовые взгляды госпожи Юй найдёныш со временем научился показательно игнорировать, напуская на загорелое лицо маску мнимой покорности и почтительности, сквозь которую его натуральные эмоции мог видеть только вездесущий Цзян Чэн.

Цзян Чэн, который иронично приподнимал уголки пухлых губ и звонко цокал языком, заставляя Вэй Усяня покраснеть кончиками ушей, а потом безапелляционно хватал товарища за тонкое запястье и тащил прочь, подальше от вечно недовольной хозяйки Пристани Лотоса, к самой дальней и скрытой от посторонних глаз запруде, где они могли часами напролёт от души резвиться в тёплой сладковатой воде, устраивать заплывы на скорость и собирать спелые семена лотосов.

Цзян Чэн громко смеялся и утаскивал Вэй Усяня прямо за ногу в непроглядную пучину, а когда они, отфыркиваясь и кряхтя, выбирались на нагретый солнцем берег, укладывал свою голову с потяжелевшим от воды каскадом смоляных волос Вэй Усяню прямо на колени и смотрел — пристально смотрел, задумчиво сощурив свои невероятные пепельные с крупицами сирени глаза, и приёмышу вдруг становилось неловко от слишком взрослого и серьёзного взгляда мальчишки, который уступал в возрасте и росте ему самому, но будто прожил на этой земле на парочку жизней больше.

— Цзян Чэн, ты меня пугаешь, — однажды робко пожаловался Вэй Усянь, и его спутник разом встрепенулся, хрипло расхохотавшись, и виновато потёрся бледным лбом о чужое мокрое бедро.

— Прости-прости, больше не буду. И, кстати, ты можешь звать меня просто «А-Чэн», если, конечно, хочешь, — спокойно и без обиняков сообщил молодой наследник бывшему уличному беспризорнику и сироте, и Вэй Усянь на несколько секунд забыл, как правильно дышать. Очнулся он, когда обеспокоенный Цзян Чэн — нет, А-Чэн — суетливо порхал вокруг него деятельным ураганом, осторожно хлопал по влажной спине и предлагал срочно позвать целительницу.

Вэй Усянь сгрёб паникующего товарища в медвежьи объятия и не отпускал непозволительно долго — даже закатное солнце, подмигнув ему на прощание, практически скрылось за горизонтом, а перепуганный таким внезапным порывом А-Чэн всё ещё ласково поглаживал его по голове и шептал прямо в ухо какую-то несвязную белиберду.

В тот день Вэй Усянь впервые с момента смерти родителей ощутил себя по-настоящему счастливым.

***

Облачные Глубины и повсеместную традицию, обязывающую находиться там целый год под предлогом обучения, Вэй Усянь готов был проклясть с того самого момента, как его нога переступила через порог резиденции ордена Гусу Лань.

Ожидаемо, жадный до новых знаний А-Чэн практически поселился в местной обширной библиотеке, лихорадочно блестя глазами, и отрывался от свитков только ради непосредственных занятий в классе или тренировок, иногда даже забывая поесть.

Вэй Усянь давно был освобождён милосердным младшим братом от священной обязанности повсюду следовать за ним, а потому в отсутствие А-Чэна развлекался, как мог, заручившись негласной поддержкой новоприобретённого товарища по имени Не Хуайсан.

Они с младшим братом главы Цинхэ Не на пару проводили часы в праздном безделье, пылко и иронично обсуждая идиотские многочисленные правила ордена Гусу Лань, а по вечерам прокрадывались в их с А-Чэном общую комнату, и Не Хуайсан, лукаво посмеиваясь в расписной веер, выкладывал на стол свою драгоценную коллекцию строго запрещённых в консервативных Облачных Глубинах книжек с весенними картинками.

А-Чэн сунул нос один раз, неопределённо хмыкнул, поймал на себе удивлённые взгляды товарищей и со смешком пояснил:

— Не вижу ничего особенного.

Они с Не Хуайсаном так бы и пялились неприлично долго на наследника ордена Юньмэн Цзян, норовя взглядами прожечь дыру в его шёлковом ханьфу, так что А-Чэн тяжело вздохнул и поспешил пояснить:

— Я изучал анатомические атласы.

Что-то подсказывало Вэй Усяню, что дело тут не только в увлечённости А-Чэна медициной в числе прочих наук, но предупреждающе блеснувшие грозовые глаза оборвали на корню все его дальнейшие попытки что-то разузнать.

Насмотревшись на всякие непотребства перед сном, Вэй Усянь всегда ложился в кровать в одиночестве, хотя и привык с самого детства постоянно греться под тёплым боком у друга, — на вопросительные взгляды А-Чэна юноша лишь нервно пожимал плечами, и его не по годам мудрый собеседник понимающе улыбался, ввергая Вэй Усяня в состояние смертельного смущения.

А потом появился Лань Ванцзи.

Изначальное желание Вэй Усяня растормошить эту сутулую рыбину и вывести всегда идеального второго нефрита на эмоции вскоре уступило место чистейшей и первобытной жажде убийства, ведь Лань Ванцзи тоже любил проводить время в библиотеке.

С его А-Чэном.

Вэй Усянь злился, топал ногами, сжимал руки в кулаки, но при встрече со вторым молодым господином Лань разительно преображался и нарочито бесстыдно вис на широких плечах этого каменного изваяния, едва ли не прижимаясь всем телом, — особенно, когда в непосредственной близости маячил названый младший брат.

«Смотри, — плотоядно думал Вэй Усянь, нашёптывая какую-то ересь стоически державшемуся Лань Ванцзи и сверля взглядом тихонько хихикающего А-Чэна. — Смотри, А-Чэн, я пристаю к кому-то другому, а не к тебе!»

Но его незамысловатые ужимки почему-то произвели прямо противоположный эффект — А-Чэн хитро поглядывал на их с Лань Ванцзи взаимодействие из-под сени густых ресниц и удовлетворённо кивал, едва заметно улыбаясь, — не этого — ох, не этого! — ждал возмущённый Вэй Усянь, когда затеял свою маленькую провокационную игру.

А-Чэн вообще порой вёл себя нелогично — часто замирал на одном месте, будто бы глубоко задумавшись, в самые неподходящие для размышлений моменты, постоянно выводил какие-то непонятные каракули на чистых листах бумаги, а ещё иногда просыпался посреди ночи, тяжело и загнанно дыша, и долго пялился в стену, восстанавливая душевное равновесие, — в такие моменты потревоженный чужим копошением Вэй Усянь мог только крепче обнимать товарища за тонкую талию и упорно делать вид, что вялое шевеление под боком его не разбудило. Ради А-Чэна Вэй Усянь проявлял несвойственную ему чуткость — и его названый младший брат был всей душой благодарен юноше за проявленную тактичность.