Куда чаще перед взором мелькала сухонькая вертлявая старушка, слишком резвая для своего почтенного возраста, — отточенные движения её расплывались в одно большое бледно-лиловое пятно. Судя по всему, местная целительница. Она аккуратно, но цепко держала голову Варвары за подбородок ледяными пальцами, вливая в рот горькие снадобья, пахнущие полынью и имбирём. Варвара морщилась, но послушно глотала — прошлая жизнь, тесно связанная с лекарствами, здесь сыграла ей на руку.

Тщедушное тельце дёргали туда-сюда, обтирали белоснежными тряпками, смоченными в какой-то гадости, напоминающей по запаху старый-добрый спирт, поднимали осторожно, чтобы сменить мокрые от пота простыни, и опускали обратно на постель, где Варвара вновь забывалась тяжёлым прерывистым сном. Головная боль — самая верная спутница — не пожелала оставить её даже в этом странном месте, а ещё она слышала шёпот из тёмных углов комнаты ночью, находясь на грани между жизнью и смертью. Голос — невозможно было доподлинно различить — мужской или женский — отчаянно звал её по имени.

На второй день ужом проскользнула досадная мысль — очевидно, она не умерла.

Даже отправиться в мир иной по-человечески не сумела, и, конечно, лежала теперь в первой городской реанимации, под тяжёлыми наркотическими препаратами, вызывающими столь абсурдные галлюцинации. Разве видения способны касаться пергамента тонкой кожи со странной щемящей сердце нежностью? Способны взволнованным шёпотом переговариваться у её ложа и бережно подносить к сухим губам фарфоровую пиалу с тёплой водой? Способны ласково гладить по спутанным — тёмным теперь, надо же — волосам и напевать тихонько убаюкивающие мелодии?

На третий день Варвара с ужасом осознала, что это реальность.

Её измученный болезнями организм, вопреки прогнозам врачей, всегда оставался на удивление сильным и упорным и вытягивал её из очередного приступа чего бы то ни было буквально за пару дней, возвращая способность двигаться, разговаривать и даже относительно неплохо функционировать. Здесь же, на смятой влажной постели, пахнущей мускусом и луговыми травами, судя по исправно работающим биологическим часам, она провела уже не меньше семидесяти часов. Никакие транквилизаторы не держали бы её в плену иллюзии так долго. Ни один здравомыслящий доктор не стал бы подвергать организм пациента такому риску.

И ошарашенная Варвара дико вскинулась, отчаянно отбиваясь от рук напуганной целительницы, истошно заорала, хотя на деле с губ сорвался лишь жалкий хрип, метнулась с кровати прочь, запутавшись нескладными ногами в простыне, и рухнула, больно приложившись головой о деревянный столик со снадобьями.

Кто-то закричал над ухом — болезненные импульсы прошили насквозь черепную коробку, а судорога сдавила горло — и Варвара позволила себе позорно грохнуться в спасительный обморок, повиснув на чьих-то руках.

В лихорадочном беспамятстве она плутала по бесконечному лабиринту цветущих вишнёвых деревьев и никак не могла найти выход наружу, а обвязанные белоснежными лентами ветви смыкались за её спиной непроходимой чащей.

Очнувшись, наконец, полноценно, судя по ощущениям, глубокой ночью, Варвара потёрла налитые свинцом веки, позволяя воспалённым глазам привыкнуть к полумраку в помещении, и различила у постели сгорбленную фигуру в фиолетовых одеждах. Держа на весу её маленькую ладошку и уткнувшись лбом в запястье, женщина дышала хрипло и едва слышно, и Варвара с удивлением осознала — гостья спала. Бледная практически до синевы, с растрёпанной косой и в одном нижнем платье, она периодически вздрагивала и поводила плечами во сне, словно пытаясь сбросить наземь неподъемный груз, удавкой обвивший тонкую шею. Варвара вдруг захотела притронуться к матушке кончиками пальцев — на мгновение испытала порыв иррациональной жалости к знакомой незнакомке, но в следующую секунду поспешно отдёрнула руку, будто обожглась о пылающие угли. Неужели она действительно едва не позволила себе испытать глубокое сочувствие к посетительнице? Если эта женщина так переживала за родного сына, почему не обратила внимания на его подавленное состояние раньше? Почему некоторые воспоминания этого тела о ней были наполнены жгучей обидой и непроходимой тоской? Да, смешанной с безусловной любовью чада к родителю, но всё же печалью — колкой и разъедающей, как серная кислота.

Сейчас безутешная матушка молила мироздание о втором шансе для своего ребёнка, не подозревая, что ей не о ком больше молиться. Что нет больше любящего заботливого сына, преданного беззаветно, с восхищённым блеском в светлых глазах провожающего взглядом величественную фигуру в лиловом. Теперь есть только Варвара — уставшая и озлобленная на весь мир. И на эту женщину. И на это место — чужое и незнакомое.

Очень жаль, подумала Варвара, равнодушно глядя в расширившиеся от облегчения, радостного неверия и шока фиалковые глаза напротив.

— А-Чэн!

Мне правда очень жаль, матушка.

***

На утро её разбудили подозрительные шорохи, неловкое копошение, которое нежданный посетитель, впрочем, честно пытался скрыть, и тщательно подавляемые всхлипы.

Варвара недовольно поморщилась, разлепила мокрые ресницы и отметила про себя, что уже довольно поздно — широкие и тёплые солнечные лучи извилистыми лентами пробивались сквозь полуприкрытые ставни и весело скользили по смутным очертаниям предметов в комнате. Она ненавидела ясную погоду всем сердцем, предпочитая бесконечные калейдоскопы ливней и затянутое лохматыми свинцовыми тучами небо, но выбирать пока что не приходилось.

Надрывный плач повторился совсем рядом, и Варвара слегка приподнялась на локте — мягкая лиловая ткань, воспользовавшись шансом, коварно спала с покатого плеча и неудобно стянула кожу.

— Эй, — на пробу позвала она, осторожно оглянувшись по сторонам, — кто тут?

— Цзян Чэн!

Боги, зачем так громко кричать?

Ребёнок, по виду чуть старше этого тела, таращился на неё с пола огромными и полными непролитых слёз серыми глазищами. Его нос покраснел неровными пятнами и распух, словно мальчишка бесконечно тёр лицо рукавом тёмной холщовой рубахи, а пухлые губы мелко подрагивали, без зазрения совести выдавая состояние своего хозяина.

Цзян Чэн, стало быть, её новое имя.

Варвара чудом не застонала в голос, вспомнив так и не дочитанную новеллу, — шутка мироздания оказалась совсем не смешной. Надо сказать, пугающей. И совершенно нелепой в своей абсурдности.

Варвара, замерев истуканом, тупо пялилась в одну точку добрых несколько минут, но маленький гость всё не унимался — прозрачные капли, уставшие держаться на по-девичьи длинных ресницах, бурным потоком покатились по впалым щекам, а сбивчивый шёпот превратился в полноценные истерические рыдания.

Она нервно выдохнула и нарочито медленно развернулась к источнику звука.

Так вот ты какой, Вэй Усянь.

— Почему ты ревёшь? — спокойно спросила она, не посчитав нужным для начала поздороваться.

— А?

Варвара скептично покосилась на залитое соплями и слюнями раскрасневшееся лицо. Ни единого отпечатка хорошего воспитания или хотя бы намёка на приличные манеры на нём не наблюдалось. Подумала тоскливо — вот счастье-то привалило, сроду не имела дел с детьми, три десятка лет успешно избегала отношений и, тем более, замужества, а тут — пожалуйста, получи и распишись, дорогая моя, — вот тебе сходу главный герой истории в загребущие рученьки. Возврату и обмену не подлежит — все претензии к производителям, безвременно почившим в угоду сюжету. Она беззлобно фыркнула себе под нос и стянула со лба едва влажное полотенце, служившее ей компрессом от жара.

— Вытрись, будь добр, смотреть противно.

Мальчишка, часто моргая, с изумлением пялился на предложенную вещь несколько секунд, но потом всё же робко протянул руку. Впрочем, стоило Варваре без задней мысли коснуться чужих тонких пальцев, ребёнок молниеносно отдёрнул конечность, словно напоролся на острые иглы, и принялся сбивчиво извиняться пуще прежнего.

— Прости меня, Цзян Чэн, это я виноват!