Внутри всё было также, как и когда–то давно. Ни расстановка столов, ни персонал не сменился, люди, слегка сонные и безжизненные, обычно бегали между столов, разнося выпивку как в каком–то кабаке, теперь же скучно брели по своим делам, вытирая столы или меняя свечи. Рядом с объявлениями, висящими на широких досках, стояло всего несколько человек, и те, плюнув, направились к выходу, исподлобья глянув на бледного.
Внутри, (помимо выходящих наёмников), было всего трое посетителей. Двое из них Гумбергу были неизвестны, а вот третьего он знал, и знал очень хорошо.
Тордрак из клана Темнокамень — толстопузый, закованный в наборный доспех, с топором на поясе, светловолосый дварф. Спутанная борода без украшений, спускающаяся до живота, раскинутые по бокам короткие волосы, подобранные тёмной повязкой на лбу, и тусклые, серые глаза, под которыми проступали морщины.
Бледный подошёл к столу, за которым одиноко сидел Тордрак, задумчиво разглядывая пол. Перед ним, на столе, стояла кружка пива, из которой уже давно выветрилась вся пена. Дарф к ней даже не притронулся.
«Что–же тебя гложет, друг?» — Подумал бледный и сказал:
— Здравствуй, друг.
Дварф задумчиво поднял глаза, неясным взглядом осматривая наёмника. Ему понадобилось несколько десятков секунд, (всё это время Гумберг терпеливо ждал), чтобы осознать, кто стоит перед ним. Тордрак, в неверии встал со скамьи, с шумом уронив оружие на пол. Его взгляд прояснился, а на лицо налезла глуповатая, радостная улыбка.
— Серый! — Радостно прокричал дварф.
Прокричав это, Тордрак накинулся на друга, крепко сжав его. Ростом он доходил лишь до половины торса мечника, но силы в нём было больше, чем в троих Гумбергах, Бумбергах и ещё–кого–то–там вместе взятых, поэтому, обняв бледного, он заставил его выдохнуть, ойкнув, и чуть не сломал ему спину. Время чувственного, дружеского воссоединения прошло, и дварф отстранился от наёмника.
— Сколько долгих месяцев, друг! Серый, ты почти не изменился! — Крепко пожав руку Гумбергу, воскликнул Тордрак из клана Темнокамень. — Ты вообще не изменился! С тех пор ни на сантиметр не вырос, ха!
— Гм, то же самое можно и про тебя сказать… друг.
— Присядь, выпей, расскажи, что да как… Ох, прости, угостить не смогу. Бери мою кружку. Давай, садись, садись, — быстро дыша, упрашивал друг мечника, потом он сел, сделал паузу, и выдохнув, сказал: — Ну, рассказывай.
«Да, скверны дела» — Подытожил Тордрак после рассказа Гумберга.
Наёмник коротко пересказал все, что с ним приключалось за это время, но в детали не вдавался. Весь монолог дварф сидел, изредка причмокивая или морщась, но были и моменты, когда он заливался хохотом на весь полупустой зал, хотя Гумберг в этом ничего смешного не видел.
— Ну, из этих историй я могу вынести только одно. Не доверяй рыжим эльфам, особенно тем, у которых окровавленный нож в руках! — Улыбнувшись во все тридцать два зуба, хихикнул дварф.
— Гм, и это всё, что ты вынес? — Поднял бровь бледный. — Ладно, неважно. Тордрак, что–то случилось? Ты сидел с таким видом, словно у тебя уже…
— Порох в пороховнице кончился? Не, я ещё не отстрелялся, Серый. Как домой вернусь, ух, пусть бежит, прячется моя Лаврушка! Я ж её, месяца три уже не видывал. Только узнаю, что с Хъёлмендом мне изменяет, прибью голыми руками!
— Я не про это, Тордрак. Но вид у тебя действительно был… озадаченный. Гм, что–то случилось?
— А как же, — горько вздохнул Тордрак, склонив светлую бороду, — брат мой, двоюродный, Мальянк, слыхал может, заболел. Ну, я с самого Грестхольда, сюда, короче, махнул. С лекарством и деньгами. Думал, прикуплю, Лаврушке, подарок. Тут такие самовары чудные продают, дорогущие. А она любит их, больш чем меня, старая потаскуха! — Беззлобно пожаловался он. — А ночью, прям на дороге, вокруг поле чистое, прикинь, налетел кто–то! Один! Дык я бы ему как топориком своим, бах!
Один из персонала испуганно дёрнулся, когда Тордрак со злостью стукнул по столу.
— Влетел, как молния, чёрная вся! Я же деньги как, всегда там, под сердцем ношу, — дварф хлопнул по внутреннему карману, — А эта бестия, как в карету залетела, мешки похватала, шкатулку добротную, дорогущую, с золотым львом, в которой лекарство для сохранности лежало, тоже и фьюх! Исчезло! Кучер от шума чуть в штаны не наложил, я, признаться, тоже. Ни черта не разглядел!
Гумберг молчал. Молчал, обдумывая сказанное.
— Чистое поле, говоришь?
— Ыгы, — причмокнул дварф, присосавшись к пиву, которое сам и предложил, — Ни черта, говорю же.
«Смотрю, настроение у него всё же повысилось.» — Подумал наёмник.
— А новое лекарство здесь не купить разве?
— Ну дык деняк нет, — дварф допил пиво, отрыгнув, — Так бы я тут не сидел.
— Гм, коль так дело обстоит, я могу тебе денег дать. Если лекарство тут можно купить, конечно, а если нет… нет, я знаю где достать. Пойдём и купим, ты только, смотри, снова на эту бестию не напорись. Я с тобой пойду.
— Не–не–не-не! — Залепетал Тордрак, а после изрёк очередную дварфийскую мудрость. — Я у друзей долгов не беру, потому что долги людей ссорят! Спасибо конечно, я как нить сам…
— Так я не в долг. Для друга не жалко, проценты в банке всё равно начислялись уже, а куда их деть, я не знаю. В минус не уйду, а так хоть выручу друга. Сколько?
Дварф молчал, смотря на Гумберга мокрыми глазами. После, аккуратно утёр их, театрально смахнув слезу, и вновь накинулся на бледного с объятиями.
— Серый, Серый, друг ты мой! Век не забуду, жизнь отдам! Хочешь, хоть жену мою забирай, знаешь, какая она у меня? БО–РО–ДА-ТА-Я! Мечта, а не женщина!
— Спасибо, не надо, — скривился Гумберг, отстранившись от объятий, которые даже ему делали больно, — Лучше скажи, почему нелюди активно покидают город, точнее, эту округу в целом. Это будет лучшей благодарностью.
— Я же просил не называть нас так. — Нахмурился Тордрак.
— Не забывай, что я и сам не человек. Друг. — С притворно–грустной улыбкой заметил наёмник.
— Ладно, другу прощается. Извини, но благодарить толком нечем. Я понятия о деталях не имею, но! — Тордрак из клана Темнокамень сделал многозначительную паузу. — Говорят, это гномы что–то нашаманили, намагичили… А вообще, пошли, по пути расскажу.
— Гм, лучше уже тогда в ночь, Тордрак.
— Чего так?
— Нужно деньги обменять и в то место, куда мы пойдём за лекарством, лучше идти ночью. По пути расскажешь…
Когда ночь наступает, с неба, голубоватым туманом, спускаются облака, чтобы показать яркие звезды. В это время привычный мир привычных людей замирает, содрогнувшись, становится тихим, будто мёртвым, безмолвным. Нет прохожих на теперь уже пустых, дорогах. Все больше окон загораются светом в домах, а после гаснут, оставляя улицы и тех, кто не успел скрыться, на растерзание теням. Тьма опускается на город, в котором не каждый человек — это человек. И единственное твоё спасение — небольшие островки света, под фонарями. Но даже они не гарантируют твою безопасность.
«Гм, ты ехал, значится…» — Начал Гумберг, аккуратно ступая по тёмному переулку. Звон монет мог привлечь недоброжелателей, и дварф это осознавал, поэтому ответил тихо:
— На карете. Дорогой, етить его, а бестия та крышу пробила. Да я если её ещё раз, я ей по самые… Это я так, жалуюсь. Повторю, ехал за самоваром и лекарством для брата.
— А ничего ещё ценного или запрещённого не вёз? Чего–то, что могло привлечь эту бестию? Гм, раз так ворвалась, говоришь, что ты среагировать не успел, это был явно не рядовой налётчик.
— Налётчик не налётчик, а налетела так, что теперь я даже в чистом поле оглядываться буду. Не вёз я ничего такого. Чего тебя вдруг это заинтересовало? Ты же про беженцев узнать хотел. А ещё лучше скажи, чего мы всё же ночью идём? Не в бордель же, хотя я бы пожаловал к… — Прошептал дварф, кокетливо стукнув локтем локоть друга.
— Лекарство это, Sićuęgśąn Egżecie, или же в простонародье «Слюна Василиска», (не путать с настоящей слюной!), помогает снять каменную подагру. И такое лекарство здесь может продаваться только у одного человека. А принимает он только ночью.
