Борис Пейгин L&M Я знал твои черты в домах конструктивистских, И в силуэтах труб, и в оголовках шахт. Так пахнет торфяной охряно-ржавый виски, Так екает в груди, когда объявлен шах, Так зреют за столом пустые разговоры, Так падают огни с седьмого этажа, Так запоздалый гость не прокрадется вором, И так свербит в ногах, что просятся бежать; Так радугой блестит засвеченная пленка, Так в небе городском нет ни одной звезды В дымах далекой ГРЭС, под облачной клеенкой, Так время мчится вскачь, как Сивка без узды. Четырнадцать часов прошли почти навылет — Я не сошел с ума и с рельсов не сошел. Настанет новый день, и виски будет вылит. Прости меня за то, в чем не был я смешон. Я знал твои черты в домах конструктивистских, В пыли обочин трасс и в смоге городов, В чужих путях домой, неясных и неблизких, Во всем, на что смотрел, во всем, на что готов… С утра заладил дождь, и стартер неисправен, Похмелье из ружья стреляет по вискам. Я знал тебя во всем, чему я не был равен, И в том, что вдруг нашел, хотя и не искал. Леонид Гужев «И уходишь во тьму ты, дура…» И уходишь во тьму ты, дура. И плывет над дурой закат. Подмосковный город Шатура Необычной негой объят. Вот и все. Дагестанец хмурый Колу пьет, будто жизнь мою… Вот и все, и горит Шатура, И мне кажется, я в раю. Ах, борзеющий дагестанец, Подмосковные небеса… И плывут среди труб и пьяниц Над Шатурой твои глаза. Елизавета Трофимова «я расскажу тебе потом…» я расскажу тебе потом о детском трепете о первозданном голубом травинок лепете о невозможном насовсем вчера оставленном сегодня отданном им всем почти исправленном я расскажу когда смогу открою заново а ты рисуешь на бегу родное зарево как будто можно опоздать и не обидеться какая это благодать уйти приблизиться Ксения Август «Сложи меня из солнечных ледышек…» Сложи меня из солнечных ледышек, за стеклышком рассвета – небо дышит, вдыхая свет и выдыхая тишь. Меня, собрав почти наполовину, ты попадаешь в снежную лавину, и, обнимая всю ее, летишь. Ни снегом, а водою родниковой ладонь мою наполни на Николу, и слово затрепещет под рукой, как мотылек, в плену оконной рамы, и вырастут из снежных зерен храмы, и станет поле белое – рекой. Войди в нее, не испытав ни жажды, ни радости, единожды и дважды войди в нее, а после, на немом наречье помяни в житейском всуе ты бога, что внутри себя несу я, и отзовется бог в тебе самом. Послушай, он звучит, не умолкая в том зимнем сне, где ты похож на Кая, летящего в заснеженный чертог на ледяных санях, не зная, сколько осталось, от зеркального осколка до сердца: сантиметров, мыслей, строк. Маргарита Голубева
«В сердцевине дубовой укроется жизнь…» В сердцевине дубовой укроется жизнь, корни с кроной забудут друг друга, за платформой бетонный забор побежит и выгнутся ЛЭПы упруго. Долгостроев гекзаметры вышли в тираж, но уже за огнями окраин проступает и вечный осенний пейзаж, а ему рукотворный не равен. По-германски, по-русски петляет строка, допивается мед равноденствий, а в лесу ожиданья темны облака, но прозрачны озон и силенций. Разделиться на душу и тело, на боль и болящее, мельче разбиться, как стеклянный кувшин, как толченая соль, как разорванная страница. Над опушкой работали смутные дни безвременья – на страх и на совесть, но тропинка сужается, как ни тяни, так что я и во сне беспокоюсь. По весне корни с кронами ощупью путь друг ко другу восставят из пепла, но пора расходиться, и падает ртуть, и речное зерцало ослепло. Расходиться кругами, скрываться в тени, зимовать по военным законам, но и ждать, что прорежется, как ни тяни, новый день в переплете оконном. Данила Иванов «Он весь был – тонкость, бледная андрогинность…» Он весь был – тонкость, бледная андрогинность, Свитер с барочным вырезом, узкий проток запястья. Обычно на людях он демонстрировал нелюдимость, А женщина его летела над городом в белом платье. Он садился в эльку и ехал по новым тропам, Он смотрел в окно – туда, где сгущались ветви. Азия была в сердце его, на губах – Европа. А женщину то приносило, то забирало ветром. Он объехал без малого все маршруты По Москве и дальше, в тоннелях подземных ульев. Ему было достаточно и минуты, Чтобы снова… …но женщину не вернули. И тогда он взял флаг и маску надел кротовью, Письменность создал, определил границы И стал легендой… Ближнего Подмосковья, Чтобы женщина та однажды смогла явиться. |
