Перевод Сергея Гловюка (Москва) Иногда поутру То, что и не смели мы до переселения никому сказать, теперь является на неизведанном пути голодом и жаждой молодых яблоневых побегов в саду родном, откуда и начался наш исход, когда связанные общей болью в черных одеждах, мы шли, не ведая, что мы уже немы, и только лишь иногда поутру Грачаницкий колокол наполняет старые соборные площади целебным звуком надежды. Миловак Витезович
Александр Сергеевич Пушкин Он красивых женщин любил любовью не чинной, и даже убит он был красивым мужчиной. Булат Окуджава Время, потраченное не на любовь Он считал потерянным Погружаясь в кутежи Встретил Пиковую даму В облике Натальи Гончаровой С полной уверенностью Что и ее сочинил Умирать ему не хотелось Но исполняя долг чести Вышел на дуэль Ведь и поступки его Тоже должны были Его пережить Михаил Юрьевич Лермонтов В Петербурге Идя по стопам отца Выучился на офицера Выдержал несколько битв Прежде чем взялся за перо За стихи на смерть Пушкина Заработал изгнание Когда напевая Верхом поскакал в вечность Под ним вздыбливался Кавказ Николай Васильевич Гоголь Оживил Мертвых душ Своим духом И умер живым Гоголевская Шинель Теперь главный цензор Он отдал ее придворному закройщику Вывернуть и распороть С тех пор из нее Выходят великие русские писатели Лев Николаевич Толстой Когда Лев Толстой С чувством собственного достоинства Повернулся к Богу спиной Бог не мог оставаться равнодушным Раздумывал Пойти ли за ним Сознавая свой И его авторитет, решил: Подожду-ка его я в Астапово Сергей Александрович Есенин Сначала Константиново Было ему Москвой После Москвы Не мог оставаться в Константиново Покинул И Москву, и Константиново Уходя Остался вечным юношей За три десятилетия прожил Триста исключительно молодых лет Никогда так и не понял Что его притягивает вечность Перевод Елены Буевич (Черкассы, Украина) Владимир Ягличич В музее Коки Янковича[1] Из окна музея мне открылось поле, муравьев-рабочих много полуголых, на лесах, на стройке, свет играет вволю. В октябре медовом звонко кружат пчелы. Как тепло! Рубаху распахнул рабочий, от тепла и света поле зеленеет. Светлой пеленою мне накрыло очи, потерял я голос, все во мне немеет. Как меня накрыло поволокой странной? Может, неизвестность отняла дар речи, свет теперь повсюду, день молчит румяный, будто обнаженной дамы вижу плечи. Человек естествен, правильна природа. Здесь я – в этом мире? Он подобен раю. Даже решетом я набираю воду, а душистый воздух шляпой собираю. Весь внутри прострелен яркими лучами, будто каракатиц пальцы – я текуч, тьме назло всемирной, вопреки печали, — я и сам – луч. Перевод Аллы Козыревой (Москва) Капуста Неспешно выросший качан широколистый, готовый к сечке туготелый шар хрустящий, засола ждет, когда на бочку крест плечистый положат сверху и пудовый камень – к вящей и пущей верности. Квашенье – род искусства (что лишь немногим знатокам сулит удачу). Пока что снята с гряд и сложена капуста и бочек ждет своих, покрепче, побогаче. И вот, посечена хозяйскими руками, в день остывания осеннего светила, умножась в сущности своей под тесаками, она несет в себе достоинство и силу, готовность к жертве без малейшей тени грусти — под бодрый стук, под золотистый отблеск кадки. Какая мудрость в этих головах капусты, все отдающих – ныне, здесь и без остатка! Все обретающих в осеннем онеменье, все то, что отдано без страха и сомненья. Дары Миловану Беконьи, скульптору Когда проводишь друга – снова, снова! — в нездешний мир, в загадочную тишь, закрывшись в мастерской, не помня слова, с немым резцом опять заговоришь. Но все шумы, весь хаос многоликий в затворничество целятся твое — шаги влюбленных, фар вечерних блики, околичное, с лаем псов, жилье. Пусть гул толпы бахвалится победой. Но надо было с демоном сойтись в единоборстве ради правды этой — искусства, светом полнящего жизнь. И пусть друг друга рвут они на части, ни разума не помня, ни стыда, — и те, кто рвутся к вожделенной власти, и те, кто должен уступить места. Ты знаешь: шум машин, надменно-сухо звучащий, страсти зов, поход во власть — все это – не от сути, не от Духа, и, как вселенский прах, должно отпасть перед смиренным обликом иконы. Все лжи слои осыпаться должны пред вечным, перед тем, что ждет исконно на самом дне духовной глубины. И только тот, кто наших слез достоин, кто прожил и ушел как человек, вернется в некий час, поэт и воин, чтоб с мастером вдвоем назвать свой век по имени. Взгляни же миру в очи, ваятель, чтоб в резце себя нашла надежда, чтоб Судья небесный зорче вгляделся в штрих-пунктир добра и зла. Чтоб в дереве, металле или камне прошли бы пред судом Его седин тысячелетья следом за веками — пешком, бегом ли, «формулой один». В счастливой силе дня ты и не вспомнишь, что слаб и наг, что на две трети сед. Лишь в мудрой одинокой думе полночь шепнет, что каждый свой оставит след. И этот след на вязком бездорожье — итог трудов резца и мук пера. Свой нежный дар Христу и плану Божью несут сквозь скудость мира мастера. Несут сквозь казнь бездушья и бездумья отвагу и отзывчивость сердец, дабы, итожа счет жестокой сумме, простил хоть часть стадам своим Отец. вернутьсяНикола Кока Янкович – скульптор, академик, родился в Крагуевце. После его смерти в Крагуевце, на окраине города, был создан его мемориальный музей. |
