На холодном острове Калтия двенадцать месяцев в году идет режущий кожу снег. Ледяные иштоны поедают его, чтобы остров не завалило. Жители Калтии верят, что льды растают и для того, чтобы согреться, не нужно будет разжигать огня. Они не знают, что делать и как найти то самое лето, но грезят о нем и ждут, когда же оно все-таки наступит.

Одинокий Уль жил и не верил в старые байки островитян, он смирился с мыслью, что каждый день будет таким же холодным. Тяжелые, небрежно высеченные пальцы иштонов станут скрежетать по вымороженной земле, а старик Йохан опять примется высекать новых и новых иштонов, когда один из них снова сорвется с края Калтии в Ледяной Ад. Говорят, падать туда невероятно долго, и те несчастные, что свалились с острова много лет назад, все еще ждут приземления.

Иштоны неинтересны Гусу, правителю далекой пропасти. Эти бездушные стекляшки просто падают и разлетаются на тысячи осколков. Он ждет, когда к нему упадет человек, чтобы куски обратившегося в льдину тела стереть в крупу, которую калтийцы называют снегом.

Улю было известно, что это не так. Зима будет длиться вечно, и никакого Гуса нет. Единственный бог, которого он знал – это старик Йохан. Уль был уверен в этом, потому что видел, как грубые, как камень, руки вдыхают в лед жизнь. Йохан редко привязывался к своим детям. Он знал, что рано или поздно даже самый аккуратно вытесанный иштон свалится и останется только горевать по потерянному времени. Оттого он небрежно обрабатывал материал, чтобы получить устойчивого и зубастого едока.

На Йохане держалось все на острове. Если не будет едоков, Калтию покроет снегом на много километров ввысь. Старика сторонились, считая его еретиком, но его умение оживлять лед очень помогало острову, хоть и внушало его жителям страх.

Уль открыл глаза, помотал головой, словно избавляясь от наваждения, и несколько секунд сидел, глядя в пустоту. Опять дурной сон. Последние месяцы его день ото дня мучили кошмары: он камнем летел вниз и уже почти не слышал своего крика. Падал очень долго, пока не догадался, что его хватают чьи-то руки. Ледяные и прозрачные, как едва застывший лед. Наваждение отпустило. Такое чувство, будто он и не спал вовсе. Он провел рукой по мягкому покрывалу и тяжело вздохнул.

Было раннее утро. Уль, как и всегда, распахнул дверь и вдохнул морозный воздух. Поднял глаза наверх: солнце едва просвечивалось сквозь купол льда, накрывающий остров. Несмотря на то, что Уль всегда стремился вниз, ему было безумно интересно, что же там, за куполом, откуда прилетают киты, и можно ли добраться до солнца. Но купол был так огромен и центр его находился так высоко, что добраться до него не представлялось возможным.

Ждать еще четыре с четвертью часа. Уль закрыл дверь и посмотрел на опустевшую бочку. Он накинул на себя ергак, подхватил бочку и вышел на улицу. Иштоны не подходили близко к его жилищу, снега подле него было много. Он наполнил бочку и занес ее в дом, зачерпнул снег ковшом и поставил его на железную пластину над очагом. Снег растаял, превратившись в едва теплую воду. Уль умыл лицо и руки, собрал тонкой нитью длинные, до плеч, волосы и покинул хижину.

Людно. Со всех сторон раздается детский смех, мужчины разделывают пойманных китов и подготавливают места для костров, а женщины громко разговаривают и стригут овец. Неверующий ни во что Уль шел с одного конца острова в другой, чтобы поддерживать веру в других. Ноги его еле волоклись, а глаза слипались от ослепляющей белизны. Вдали показалось полчище новобранцев. Увидев толпу, Уль остановился, поднял взгляд вверх и тяжело вздохнул. День только начинался.

Снег хрустел под ногами. Услышав шаги, солдаты обернулись и в один голос поприветствовали Уля. Он видел их уже семь утр подряд и никак не мог понять, чему таких можно научить: дети, которые верят в сказку, не имеют ни малейшего понятия, как тяжел путь вниз, и не понимают, что в первую же вылазку кто-то из них сорвется. Все это вызывало в Уле тоску и раздражение.

Каждый день он делал одно и то же: готовил опытных солдат из отряда Противников Гуса к новому походу и тренировал новобранцев. Он видел искреннюю веру в глазах вновь прибывших молодых солдат. Это вызывало печаль, ведь через пару месяцев шестая их часть упадет в Ледяной Ад во время очередного похода, треть потеряет пальцы или даже целую кисть, и абсолютно все утратят веру. Но делать было нечего. Долгом Уля было воодушевить солдат, чтобы они воспарили со своей верой, и неважно, как больно им будет падать. В конце церемонии хор наивных и самоуверенных новобранцев хрипел низкими голосами:

У Уля зазвенело в ушах. Он вспомнил свой сон и ту ледяную руку. Он настойчиво игнорировал это, поднял опущенную голову и тут же заметил приближающегося к нему Йохана. Тот остановился метрах в трех от Уля и сделал знак, подзывая его. Неспешными, но широкими и уверенными шагами Уль подошел к Йохану и положил руку на его плечо, слегка похлопывая. Йохан улыбнулся одними краями губ и сказал, поглаживая седую бороду и глядя куда-то в глубь отряда новобранцев:

– Знаешь, во мне живет ужас, не дающий мне покоя…

Уль лишь закивал головой. Он знал, о чем толкует Йохан. Убрав руку с плеча давнего друга, он устремил взгляд на новобранцев, продолжая слушать старика.

– Каждый год происходит одно и то же. Достойных солдат единицы. И те, как правило, слишком быстро перестают верить легендам и охотно бросаются в пропасть. Никто не хочет жить, когда теряет надежду.

– Да. Настоящие бойцы не боятся смерти и живут, пока есть за что бороться.

– Не-ет, Уль. Тогда почему ты до сих пор жив?

– Как раз поэтому.

К Улю и Йохану, точно факелы во тьме холодной пещеры, подошли два новобранца. Их рыжие волосы рассыпались по плотным кожаным воротникам. Глаза сверкали, как у хитрых лисиц, и шаг был твердым и уверенным. Они всегда вели себя как дети, подшучивали над солдатами отряда, но над Улем никогда. Олав и Жюльен походили друг на друга как две капли воды, но отличить их не стоило серьезных усилий. Жюльен выглядел серьезнее, смелее и шел всегда впереди, Олав же старался копировать брата, но выглядело это время от времени нелепо. У обоих братьев озорные глаза, как у детей, и недюжинная сила, внушающая кому-то страх, а кому-то уважение. Они остановились в метре от командира и старика, и вдруг один из них тяжелым, как свинец, голосом заговорил:

– Я Олав, а это мой брат Жюльен.

Второй рыжий стоял молча и плавил взглядом Уля, очевидно, ожидая, что тот опешит от такой наглости. Уль перевел взгляд с Олава на Жюльена и, не моргая, буравил его глазами. Жюльен долго выдерживал его взгляд. Только когда Йохан, которому это, судя по всему, не понравилось, нахмурил брови, Уль спокойно спросил, переводя взгляд обратно на Олава:

– Твой брат немой?

С лица Жюльена сползла самодовольная улыбка, но он вздернул подбородок и назвал свое имя.

– Как давно ты собирался вступить в отряд, Жюльен, и кто тебя готовил – безмозглые, слепые и немые иштоны?

Йохан усмехнулся. Жюльен расслабил шею и плечи и спросил Уля:

– Что вы имеете в виду?

– Подходя к командиру, свое имя должен назвать ты, а не твоя нянька.

Кое-что в Жюльене понравилось Улю. Он вел себя бестактно и нагло, но от слов и голоса Уля не поник, а лишь показал, что уступил руководство. Несмотря на то что заговорил именно Олав, главным в их тандеме точно был Жюльен. Уль это понял потому, что Олав то и дело оглядывался на брата и не перенимал ту инициативу, о которой они договаривались. Жюльен – воин. Своенравный, но воин.