– Слушаю, – сказал Председатель.

Не готовый к такой встрече, ожидавший большей… заинтересованности в себе, что ли, я растерялся:

– Несколько месяцев назад… э-э-э я присылал вам рукописи. Рассказы, повесть.

– И что?

Я опешил. «Ну, ничего себе „и что“!» Во мне возросла какая-то волна возмущения, откуда-то от района живота она подняла свой гребень к самому мозгу, но я лишь вздохнул и сказал:

– Я прилетел из Сухасулу. Вчера.

– Из Сухасулу, говорите? Да, вспоминаю. Рассказы, значит?

– Да, рассказы…

– И повесть, значит?

– Да, и повесть…

– Юмористические, исторические, – вспоминал он, – Что-то там про кур в духовке… Что-то даже политическое было, нет? Какие-то пасквили, какой-то сарказм… Значит, молодой человек, так. Читал я, читал. Есть пара любопытных моментов, но не более. Это, знаете ли, не литература. Все очень сыро. Пока рано о чем-либо говорить. Такая писанина не достойна читательского внимания.

Последние слова стали приговором. Я не мог поверить, что он говорит о моих работах.

– Уровень не выше школьных сочинений. И у вас слишком буйная фантазия, необоснованно буйная. Это ни к чему не приведет. Вот давайте, в пример, повесть. Как там ее?

– «Подставная реальность», – севшим голосом подсказал я.

– Да. Значит, герои там встречаются с какими-то ожившими мертвецами, сражаются… ожившие мертвецы! – он скривил губы, – Да кому такое интересно! Это же бред!

– Но в книгах, например, у Марко Одинова можно прочитать и не такое. Там мы встречаем и магов, и армии злых сил, кошмарных тварей, населяющих выдуманные им миры. Сочинения Одинова пользуются огромной популярностью!

Председатель пропустил мои слова мимо ушей и только презрительно скривил уголки рта.

– Какому человеку, я имею в виду людей с нормальной психикой, кому интересно читать о всякой мертвечине! Скажите, для кого вы вообще пишете?

– Для всех. Больше для молодежи… да и ожившие мертвецы – это ведь аллегория, это нужно читать между строк. Живые люди и неживые, сражающиеся между собой за жизнь на планете, – это наше общество, это мы с вами! Живые – те, кто может размышлять, кто беспокоится о судьбе мира или хотя бы своего города, неживые – существуют сегодняшним днем, они не хотят думать, не желают развиваться, превратившись в общество бесцельного потребления… В этом мое послание для молодежи: уметь, любить мыслить, рассматривать проблему со всех сторон и принимать верные решения, а не следовать слепо чужому курсу, который удобен лишь тем, кто его указал, не идти не своей колеей!

С каждым предложением голос мой повышался, и негодование уже волной цунами хлестнуло по разуму… Как же так?! Почему он не видит очевидных вещей?! Неужели даже в самом Союзе Писателей разучились читать между строк и совсем забыли о литературных приемах, об идее, заложенной в произведение, о самой сути вещей? Более того, не ожидал я подобного подхода от человека, который был поставлен здесь, в Форте Музы, на защиту литературы, одновременно и Стражем, и Великим Мельником, отсоединяющим зерна от плевел. Я чувствовал и растерянность, и возмущение одновременно. Даже какая-то усталость навалилась на плечи, будто я на собственных плечах тащил корабль, сквозь вселенскую тьму, как бурлак, надрывая жилы и стирая в кровь плечи корабельным канатом, а дойдя, понял, что шел не в ту сторону.

Может, я окончательно вспылил бы и наговорил лишнего, но Председатель поднял руку, останавливая мой монолог.

– Для молодежи… – Асгариус саркастически усмехнулся, – Для нормальной, здоровой молодежи? Нет, ваш бред невозможно читать! Можете сжечь свои фельетоны. Хотите стать писателем? Бросьте, это безнадежно!

Я до боли сжал зубы. Слова Набардера пощечинами звенели в помещении. Для чего я летел сюда, преодолевая преграды судьбы, терпя лишения – физические и моральные? Для того чтобы почувствовать, как на тебя выливается поток уничижения, и застывает в изваяние, изображающее бездарность? И никакого шанса… даже одного из миллиона…

– Что-нибудь еще? – спросил Председатель уже каким-то раздраженным тоном.

Я стал догадываться, почему меня ждала такая «теплая» встреча, да и не только меня, на фоне громких криков о том, что литература нуждается в притоке «новой крови», о необходимости поощрения инициативы молодых авторов… Все оказалось красивым только на словах. Неужели финансовый спрут проник и сюда? Там, где пахнет прибылью, правит закрытый круг. И литературные круги тоже не исключение? Сидят три-четыре престарелых толстобрюха и, кряхтя, причмокивая губами, печатают друг друга за «царево золото»?

– Давай, Гали, – говорит один, – Твоя очередь. Нынче тебя будем издавать.

– А я ничего не написал, – разводит руками Гали.

– Так, давай пиши. В бюджет нынче инвестиций подлили. Месяц тебе, иначе следующий в очереди в печать пойдет, то есть, я. Останешься без галат.

– Успею. Есть задумка о нелегком труде этих… печников, о!.

– А что, нынче кто-то покупает печи?

– Эээ… нет, разве что в декоративных целях.

– Тогда, может, ты напишешь про жизнь в штреках на Оруэлле-84? Ха-ха-ха!

– Да ты что, Вали! Ты в своем уме? Во-первых, я в шахтерском деле ничего не смыслю, а во-вторых, там же знаешь, ситуация неудобная… ну его. Я про печки лучше.

– Давай про печки. Да хоть инструкцию к электровенику! Есть место в очереди на получение галат. Вот и буровь. Да хоть про влияние лунного света на квазикозье мясо, но чтобы через тридцать дней…

К черту им новая кровь! Вали и Гали штампуют прибыль и не подпустят к пульсирующей галатами жиле ни одну чужую душу, загубят любые начинания, уже не думая о литературе. Их не мучает совесть и спят они прекрасно… Либо я, действительно, просто графоман… Простой учитель из Сухасулу, придумавший себе игру в писателей.

Я, будто в тумане, побрел к выходу. В голове звенела одна мысль: «Неужели я, действительно, сунулся туда, о чем не знаю ничего, что абсолютно не мое?»

Лифт спустился на первый этаж. Толком не помня, как вырвался на улицу, я понял, что стою посреди тротуара только когда ветер дыхнул морозом в лицо, в тело, в каждую частичку моего «я», но не остудил, а, подобно тихому дуновению на тлеющие угли, распалил пожар в душе, из-за которого не чувствовалось царящего на этой земле холода.

Пожар или ненависть? Что полыхало сейчас внутри меня? Почему я принял вердикт Председателя так близко к сердцу? Ждал иного? Всемирного признанья? Да кто я такой?.. Всего лишь еще один вылупившийся птенец, мнящий себя орлом поднебесным. Как теперь остудить костер, разгорающийся в отчаяние?

Уже потом, спустя некоторое время покинув Землю, когда пережил момент, когда пропустил ситуацию десять раз сквозь себя и привык к ней, я стал понимать, что Союз Писателей не монополист в вопросах литературы, что мир имеет еще тысячу дорог, по которым книга может дойти до своего читателя… Но тогда, на Земле, в зимней России, в Доме СП, скоропостижное низвержение меня как вообще какого бы то ни было литератора, даже самого ничтожного и неинтересного, потрясло, наверное, сильнее, чем потеря глиссера на Аполлоне-13.

В тот миг я чувствовал только внутреннее опустошение и невероятную жажду, отвратительную сухость во рту и вкус металла. Хотелось скорее забыть и Председателя, и ДомСоПис, и Землю и все на свете. Да, забыть! Прямо сейчас и хотя бы на время… забыться…

Спустя лишь несколько минут я осознал, что мешаю потоку людей, спешащих по делам. Им приходилось обходить, наталкиваться, кто-то крикнул «Эй, что встал на проходе!» Этот крик словно пробудил меня. Я сделал шаг и пошел вместе с людьми. Просто, не имея заранее заданного маршрута, передвигался вместе с потоком вдоль бесконечно длинного проспекта. Через минут пятнадцать я понял, что бреду в никуда в окружении незнакомых людей, высоких стеклянных зданий и что лучше вернуться. Тогда я прыгнул на движущуюся полосу пешеходной ленты, которая переносила людей через дорогу, и оказался на другой стороне проспекта.