Это пророчество было записано, и следующие поколения внимали ему со страхом и трепетом, ибо примерно через шестьдесят лет после того, как Амос изрек эти слова, царство Израильское – столь высоко вознесшееся в его время – в самом деле было сокрушено Ассирией.

Чтобы предсказать такое развитие событий, быть может, и не требовалось божественного откровения. Пророки тех времен напоминали скорее нынешних политических обозревателей. Уже некоторое время Ассирия, расположенная на территории нынешнего северного Ирака, покоряла одно за другим царства на западе, устанавливая свою власть над равнинами, отделяющими ее от Средиземноморья, и над пролегающими там торговыми путями. Царство Израильское в нынешних, расширенных своих границах оказалось у нее на пути. Военная мощь Ассирии не знала себе равных, правители ее старательно культивировали в соседях страх и трепет жестокими репрессиями[98]. Стоило Иеровоаму совершить лишь одну ошибку – и Яхве использовал Ассирию, чтобы покарать Израиль за бесстыдную жестокость к простому народу. Позднейшие поколения израильтян, обращаясь к пророческим речениям прошлого, чтобы провидеть в них будущее, создали политологию – науку, помогающую предвидеть бедствия и их избегать. Предсказания Амоса напоминали им, что погоня за материальным успехом за счет нравственности может привести к самым печальным последствиям.

Но Амос не всецело полагался на собственные политические прозрения. Он чувствовал, что его вдохновляет Бог; это вдохновение он переживал, как необоримую силу, действующую в нем: «Лев рычит: кто не устрашится? – спрашивал Амос. – Яхве говорит: кто откажется пророчествовать?»[99]. Это Яхве повлек его, против его собственной воли, из Фекои в Северное царство Израиля, где он был нежеланным чужаком[100]. Он говорил, что имел видение Яхве, стоящего «у алтаря»; однако божественное было для него и силой, ощущаемой внутри себя[101]. Это станет важной темой в истории писания: Яхве ощущался и переживался не просто как некое внешнее «Существо», но как вездесущая реальность, имманентная и человеческой душе, и природному миру, и историческим событиям. Израильтяне не были склонны к рефлексии, однако Иеремия, пророчествовавший в Иерусалиме в VI веке до н. э., красноречиво описывал невольную, даже, казалось бы, насильственную природу собственных пророческих откровений. Он настаивал: Яхве вложил божественные слова в уста его, так что эти слова стали его собственными[102]. Он переживал откровения как своего рода соблазн, как неодолимую силу, побуждающую его говорить, хочет он того или нет:

Современника Амоса Осию, единственного северного пророка, Яхве, по-видимому, принуждал совершать извращенные, ненормальные поступки: «И сказал Господь Осии: иди, возьми себе жену блудницу и детей блуда; ибо сильно блудодействует земля сия, отступив от Господа»[104]. Так сам Осия стал воплощением того, что воспринимал как неверность царства Израильского Яхве. Как мы уже видели, жители Иудеи и Израиля пока еще не были монотеистами. Яхве был богом войны; но кто знал, много ли он понимает в сельском хозяйстве, от которого зависит экономика? Как и другие народы, израильтяне воспринимали силы природы как священные силы, и для них было естественно чествовать союз Ваала и Анат. Разве не сексуальное соитие этих двух божественных сущностей вернуло земле плодородие после того, как Мот, бог бесплодия, превратил ее в иссохшую пустыню? Игнорировать такой хорошо известный, проверенный источник блага было бы не просто неестественно – это стало бы преступной глупостью, ибо неурожай означал страшную беду для всей страны. Культ Ваала включал в себя ритуализованный секс, и когда Гомерь, жена Осии, стала священной блудницей этого культа, Осия пришел к мысли: такую же ревность, что и он сейчас, испытывает Яхве, когда народ его блудит вслед чужих богов. Свое желание вернуть Гомерь он переживал как страстную жажду Яхве добиться верности от неверного Израиля[105]. Впрочем, современники Осии, скорее всего, по большей части воспринимали его обличение культа Ваала как эксцентричное, извращенное и даже богохульное.

Осия говорил о временах, когда народ Израиля поклонялся одному только Яхве – хотя такое вряд ли было в действительности. Впрочем, он проповедовал не столько монотеизм, сколько монолатрию: другие боги, вполне возможно, существуют, но в Израиле следует поклоняться лишь одному богу – Яхве. Осия описывал Яхве как безжалостного монарха, который, подобно ассирийским царям, готов беспощадно сокрушить непокорного союзника:

И снова: позднейшие поколения читали эти пророчества, вспоминали, что Ассирия действительно разорила Израиль – и некоторые начинали считать культовую неверность Яхве политически опасной.

Бога Осия рисует самыми отвратительными красками. Писания часто отражают современный им уровень жестокости и насилия; Ассирия удерживала власть в регионе при помощи именно таких зверств, которые Осия, как нечто само собой разумеющееся, приписывает Яхве. Восставшие вассалы неизбежно сталкивались с самым жестоким военным подавлением; их принуждали платить тяжелую дань и проходить торжественную церемонию заключения завета, во время которой они клялись служить одной лишь Ассирии. Ассирийцы настаивали на том, чтобы все, как аристократы, так и простолюдины, выражали «лояльность» (хесед) ассирийскому царю. «Хесед» часто переводится как «любовь», но более точный перевод – «лояльность». От вассалов требовалась не нежная привязанность к их жестокому повелителю, а всего лишь отказ от всяких союзов с иностранными государствами – соперниками империи[107]. Пророчества Осии редактировались уже после 722 г. до н. э., когда Израиль был разгромлен Ассирией. Редакторы уже знали, что Израиль вступал в мятежные союзы против Ассирии и в отместку за это ассирийские войска безжалостно вырезали мужчин, женщин и детей. Позднейшие поколения заключили из этого, что, вступая в союзы с иными богами, также могут заплатить за это самую суровую цену, – ведь Яхве предупреждал Осию, что нет смысла умилостивлять его старинными ритуалами жертвоприношений: «Лояльности [хесед] хочу я, а не жертвы»[108]. Возможно, именно Осия первым ввел идею завета между Богом и Израилем; хотя эта концепция выражена в сюжетах, относящихся к гораздо более древним временам, мы не знаем, когда и как эти повествования приобрели свою окончательную форму[109].

Далее мы увидим, что пророки Иудеи отвечали на политическую опасность по-другому. Встретившись с угрозой от соседней державы, они никогда не упоминали исход Израиля «из Египта». Вместо этого они полагались на завет Бога с Давидом. Но Осия опирается на историю Иакова, северного героя, от которого Израиль получил свое имя, о котором рассказывали, что он «боролся с Богом» в Вефиле. Иаков предал своего брата Исава – как Израиль ныне предает Яхве, – и, чтобы вернуть милость Яхве, Израиль, подобно Иакову, должен вступить в битву с Яхве и с самим собой: