– Насколько коммерческой? – спросила я, буквально затаив дыхание от ужаса в ожидании суммы, которую услышу через секунду.

– Поддержание работы мозга в нейрохирургическом отделении интенсивной терапии обходится примерно в 56 тысяч рублей в неделю. Но через четыре-пять месяцев необходима будет операция стоимостью около 17 миллионов рублей, – вот тут-то я и подавилась собственной слюной, невольно закашлявшись.

–Успешность операции не гарантируется и составляет пятьдесят процентов, если вы понимаете, о чем я, но другого способа попытаться сохранить жизнь пациенту в данной ситуации нет. Так что подумайте о целесообразности…

–Целесообразности?!? – хрипло закричала я. Соленые слезы катились по моему лицу, затекая в рот. Для вас это просто работа, я понимаю, но не говорите мне о целесообразности. Это не проект и не инвестиция, это мой муж! – я уже захлебывалась рыданиями, когда Ирина Альбертовна подошла, и откатив меня облаком удушающе сладкого парфюма, начала аккуратно выталкивать из своего кабинета.

–Я понимаю ваши чувства, но это все, чем мы можем вам помочь, – говорила она дежурным тоном со стальными нотками в голосе, выпроваживая меня за дверь. Мне, конечно, стоило бы понимать, что врачи, наверняка, со временем, утрачивают эмпатию к пациентам и их рыдающим родственникам, но в такой тяжелый момент меньше всего хочется слышать, как о жизни твоего самого близкого человека говорят с позиции рентабельности, да еще и таким обыденным тоном, будто о покупке чашки кофе в автомате. «Подумай, прикинь, действительно ли твои финансовые риски стоят того? Он ведь все равно может не выжить» – вот, что означали ее слова.

Через два дня, когда состояние Ярослава стабилизировалось, и его перевезли из реанимации в палату интенсивной терапии, мне разрешили навещать его в приемные часы – с пяти до семи вечера.

Зайдя в палату, я обомлела – вместо привычно загорелого от работы на улице и крепкого мужчины на кровати лежал осунувшийся, бледный словно тень, Ярослав, весь увешанный катетерами и проводами, подключенными к пищащим экранам. Его голова была перебинтована, под глазами – темные синяки, во рту трубка с кислородом. Лишь тяжелое мерное дыхание нарушало тишину в палате. Я подвинула к кровати пластиковый стул и села рядом, сдерживая подступившие слезы. Хотя я и знала, что он в коме и потому вряд ли слышит меня, мне не хотелось показывать ему свое отчаяние. Я прикоснулась к его руке – огромные кисти с выступающими венами стали непривычно прохладными. Его руки – это то, что меня всегда безумно заводило в нем: большие, теплые в любую погоду, чуть шершавые с тыльной стороны от постоянных тренировок в спортзале, с длинными крупными пальцами и красивой формы ногтями. Только я одна знала, какими нежными и осторожными они могут быть.

Поглаживая его безвольно лежащую кисть, я прошептала:

– Я сделаю все, чтобы ты жил.

Мы с Ярославом познакомились в университете, когда учились на одном – дорожно-строительном – факультете. Девчонки всегда обращали на него внимание, что неудивительно – высокий, спортивный, с выраженными литыми мускулами, кареглазый. Если бы у Ченнинга Татума и Джейсона Момоа мог родиться общий сын, это был бы мой Ярослав. Он уже в студенчестве был одним из тех парней – уверена, вам такие встречались, – которые заполняют своей бешеной энергетикой все пространство, в котором находятся. В их глазах словно полыхает огонь, но не сжигающий все живое вокруг, а согревающий, окутывающий и гипнотизирующий. Уже первого свидания было достаточно, чтобы понять, что эти прожигающие страстью глаза и ямочки на щеках – именно то, чего мне не хватает для полной картины жизни.

Я никогда не мечтала о раннем замужестве и наслаждалась вниманием парней, полагая, что хочу взять максимум удовольствия от своей условной свободы, хотя грань дозволенного моральными принципами никогда не переходила. Не знаю, в чем секрет моей привлекательности, но внимания мне всегда было более, чем достаточно. Увы, в моем лице нет ни капли аристократической утонченности, как, например, у Кейт Миддлтон, зато всегда была классическая, почти «хрестоматийная», врожденная женская сексуальность – большие голубые глаза, чуть вздернутый нос, пухлые губы, блондинистое каре. При миниатюрном росте достаточно длинные ноги и выраженные изгибы тела – «песочные часы» мне достались от мамы. Этакая сместь тела Дженнифер Энистон с лицом Скарлет Йохансон, но в холодном, «нордическом» исполнении.

Скорее всего, ничего не удивительного в том, что первый красавец факультета обратил свой взор на меня, не было. Но за красивой картинкой «идеальной пары» скрывалось много разных нюансов, которые нам приходилось преодолевать – например, родственники Ярослава, особенно его родная старшая сестра Жанна, не особо прониклись ко мне симпатией и не упускали возможности наглядно это продемонстрировать. Мы с мужем часто ссорились по мелочам, с трудом шли на уступки. Он частенько выходил из себя, и нашу ругань, скорее всего, слышали все соседи. Даже по истечении десяти лет отношений я не была уверена, что люблю его в том самом, «поэтическом» смысле слова. Ну, знаете, той самоотверженной любовью, которую показали в «Дневнике памяти» или «Привидении». Любовью, которая сильнее обстоятельств, времени и даже смерти. Я расценивала наш брак как вполне удачный союз двух подходящих друг другу людей – полное совпадение в жизненных целях, постели, чувстве юмора, отношении к быту. Никаких розовых соплей о вечной любви. Сплошная прагматичность.

Все изменилось в ту ночь, когда патрульная машина попала в дорожно-транспортное происшествие.

Этот несчастный случай заставил меня осознать, что без Ярослава я не хочу ничего, даже есть – хотя я такой страстный поклонник вкусной еды. Без него ни в чем нет ни смысла, ни удовольствия, ни радости. Наверное, это и есть самая настоящая любовь, когда тебе страшно смотреть в будущее без этого человека.

Всю следующую неделю после аварии я занималась тем, что искала любые способы раздобыть деньги на операцию. Парадокс в том, что я всегда легко относилась к деньгам и утверждала, что счастье не в них. Но когда от их наличия зависит жизнь родного человека – все твои мысли крутятся только о том, где разыскать нужную сумму. Моя зарплата была настолько мала, что ее едва хватало на мои повседневные нужды – главным добытчиком в семье всегда был Ярослав. Я работаю контент-менеджером в салоне красоты своей подруги Алины. Фотографирую работу бьюти-мастеров, выкладываю рекламные посты в соцсети. Конечно, для выпускницы-краснодипломницы престижного технического ВУЗа это не самая идеальная работа, но зато здесь график у меня свободный, да еще и творческое направление, связанное с эстетикой и фотографией – моими главными увлечениями.

Алина – моя лучшая подруга с первого курса. Красивая, яркая, с огненно-рыжими волосами и пухлым фигуристым телом. Она человек с невероятной энергией и уверенностью в себе. Думаю, именно это позволило ей после универа заняться профессиональной депиляцией вместо дорожно-строительной инженерии, и за короткий срок от уровня мастера-«надомника» подняться до собственного салона красоты, в котором я бываю часто, как на полноценной работе. У Алины есть пятилетняя дочь, которая родилась недоношенной и не совсем здоровой, после шести неудачных беременностей. На лечение и реабилитацию Алинка тратит огромные деньги, но, несмотря на это, она была первой, кто сделал свой вклад в сбор на операцию Ярослава.

Мои и его родители отдали все свои накопленные долгими годами сбережения – и даже это было каплей в море относительно требуемой суммы.

Я разместила посты с просьбой о помощи в своих соцсетях, вытащила из нашего сейфа все, что мы накапливали на отпуск. Выложила на сайт-барахолку все, что имело хоть какую-то ценность – две свои норковые шубы, дорогой нишевый парфюм. Сдала в ломбард все украшения, за исключением наших обручальных колец. Продать квартиру я не могла юридически – она в совместной собственности, да еще и ипотеке. В бухгалтерии ГУВД на мое обращение мне с удивительным хладнокровием ответили, что страховка родственникам сотрудников выплачивается только в случае смерти, а «пока он жив – не полагается». В благотворительных фондах деликатно сообщили, что приоритет при распределении фондовых средств отводится тяжелобольным детям. Я вспылила: