-Ничего не забыл? Ксива, телефон, ключи от дома? – спрашиваю у мужа, и чмокнув его в упругие пухлые губы, готовлюсь закрыть за ним входную дверь.

Ярослав похлопывает по карманам формы и выходит на лестничную площадку.

– Вроде все на месте. Будь умницей, не скучай. Утром увидимся, – бархатным голосом шепчет он мне и, еще раз прижав меня сильными руками к огромному торсу и буквально оторвав от пола, крепко целует, после чего неохотно отпускает и бодрым шагом направляется к лифту.

Каждый раз я невольно любуюсь им – форма полицейского ему идет больше, чем кому-либо другому. Высокий, спортивный, статный и широкоплечий, – именно так и должен настоящий сотрудник полиции. Миниатюрные и худосочные ребята с юными лицами, которых так много встречается в разных подразделениях полиции, выглядят скорее комично, словно ребенок, нарядившийся в карнавальный наряд милиционера на утренник в первом классе. А Ярослав вызывает невольный трепет даже у всех соседей, стоит только ему попасться им на глаза в форме инспектора дорожно-патрульной службы.

В том, чтобы быть женой полицейского, романтики намного меньше, чем стресса. Мой юношеский фетиш насчет мужчин в форме довольно быстро изжил себя, превратившись в бесконечную стирку голубых рубашек, зашивание карманов на форменных брюках и перманентную тревогу за мужа, уходящего в ночные дежурства на охоту за нетрезвыми водителями, коих на дорогах намного больше, чем может себе представить любой вменяемый человек. В свое оправдание могу только сказать, что изначально я влюбилась в простого студента, учившегося на курс старше, а уже потом он вероломно стал инспектором ГИБДД, на удивление, оказавшись именно на своем, словно предначертанном ему самой судьбой, месте.

Закрыв дверь, я отправилась в душ, сделала маску для лица, посмотрела в тысячный раз «Однажды в Вегасе» и, наконец, улеглась спать, не подозревая, что эта ночь навсегда изменит мою жизнь.

Май в этом году выдался невероятно жарким – наш город Н. заполнился клубами тополиного пуха как минимум на целый месяц раньше, чем полагается. Дни настольно знойные, что буквально плавится асфальт, заполняя улицы специфическим запахом битума. И только по ночам на город опускается приятная прохлада, и я могу выключить кондиционер и открыть окна, впуская свежий воздух в спальню.

Эта ночь была такой удивительно тихой, что когда мой телефон завибрировал на прикроватной тумбочке, я буквально подскочила на кровати, резко выпав из крепкого сна. Звонок с незнакомого номера в половину третьего ночи не сулил ничего хорошего. Сердцебиение стало болезненно ощутимым, когда я услышала высокий женский голос в трубке:

– Здравствуйте. Ярослав Романов ваш муж?

– Да, что случилось? – просипела я, глотая ком, застрявший в горле.

– Он поступил в реанимацию, в тяжелом состоянии после ДТП. Приемный покой городской больницы №1.

На этих словах мое сердце рухнуло в пропасть панического страха. Случилось то, чего я всегда боялась. Несколько лет назад в погоне за пьяным водителем погиб товарищ моего мужа: не справившись с управлением, улетел в кювет. С тех пор каждый раз, закрывая дверь за Ярославом, уходящим на ночное дежурство, я не находила себе места. И только услышав утром звук поворачивающегося ключа в замочной скважине, я могла успокоиться и снова радоваться новому дню. Опасность всегда ближе, чем нам хотелось бы думать.

Через сорок минут я уже была в больнице – в легком тренче, накинутом прямо на шелковую ночную сорочку, и первых попавшихся под руку пантолетах.

Ночные коридоры больницы, залитые искусственным светом, внушали необъяснимую тревогу. Оглушенная собственным бешеным сердцебиением, я на ватных ногах подошла к сестринскому посту, сфокусировалась невидящими от слез глазами на полноватой женщине лет пятидесяти, и спросила:

– Здравствуйте… Ярослав Романов в какой палате?– по телу пробежала дрожь – так всегда бывает от стресса, – и я инстинктивно поежилась, плотнее запахивая тренч.

– Здравствуйте. Романов в реанимации, его ввели в искусственную кому, – спокойно сказала женщина, внимательно глядя на меня своими добрыми светло-голубыми глазами. – К нему пока нельзя.

Любое словосочетание, в котором соседствуют имя твоего близкого человека и слова «реанимация» и «кома», выбивает почву из-под ног. Это то, что никто никогда не хотел бы услышать. Гул в моих ушах усилился и стал просто оглушительно громким. В глазах потемнело: бордовые пятна расплывались так стремительно, что мне пришлось покрепче вцепиться в стойку сестринского ресепшена, уронив флакон с антисептиком. Но этого я уже не видела из-за застилающей глаза темноты. Я только могла расслышать отдаленный грохот и тревожные голоса, теряя связь с реальностью, и всем своим потяжелевшим телом ощущая бессилие в ватных ногах.

Резкий запах нашатыря вернул сознание. Голова трещала. Открыв глаза, я осмотрелась – меня уложили спиной на кожаную скамейку в коридоре, приподняв ноги вверх. Зрение медленно сфокусировалось на той самой медсестре с добрыми прозрачно-голубыми глазами.

– Порядок? Сколько пальцев? – спросила она, показывая мне ладонь.

– Уже лучше, спасибо, – прошептала я, неуклюже пытаясь подняться.

Обмороки случались у меня и раньше – от стресса, сильной духоты или скачков давления. Это паршивое чувство мне очень знакомо.

– Тебе нечего здесь делать – строго, но по-доброму сказала Любовь Васильевна – так написано на бейджике. – Ничего важного все равно не пропустишь, из комы еще никто за пару часов не выходил. Романов не в сознании… но он такой здоровяк, справится. А сейчас езжай домой, завтра утром поговоришь с главврачом, – она похлопала меня по плечу и побежала ответить на звонок стационарного телефона.

Уехать домой я не могла. Приехать в квартиру и снова, как ни в чем не бывало, лечь спать, как будто моя жизнь не сломана таким ударом, словно тонкий штакетник щедрым пинком, – было выше моих сил. До утра я просидела на кожаной скамейке в коридоре больницы, пока не уснула под утро, когда уже начало светать.

Разбудил меня тихий голос Любовь Васильевны:

– Просыпайся, спустись на первый этаж, в кабинет главврача.

Размяв затекшую от неудобного положения шею, я поднялась и тихо спросила Любовь Васильевну:

– Как он?

– Без изменений, – опустив глаза, ответила он.

Я не могла не обратить внимания, что медсестра сменила белый халат на обычную одежду – брюки и футболку. Значит, ее ночное дежурство уже закончилось. Я глянула на дисплей айфона, вытащив его из кармана плаща – 8:12 утра.

В кабинете главврача Ирины Альбертовны было прохладно и уютно. Женщина выглядела настолько ухоженно, будто ее основная деятельность связана с косметологией или индустрией красоты: высокая прическа, длинные острые ногти неприемлемой для работы за компьютером длины, губы, раздутые филлерами и покрытые плотной алой помадой, наращенные ресницы. И ноль какого-либо человеческого сочувствия в глазах. На контрасте с такой яркой женщиной я, не накрашенная и бледная, выглядела как провинившаяся старшеклассница в кабинете директора.

– Состояние вашего мужа тяжелое. Большая кровопотеря и травма головы… – по мере того, как главврач подробно описывала его диагнозы и травмы, я снова почувствовала, как теряю связь с реальностью. Голос звучал глухо, и половину ее слов я просто не могла расслышать из-за собственного пульса, пробивающего грудную клетку.

– … К сожалению, в нашей больнице нет оборудования для трепанации, а пациент в его состоянии не транспортабелен. Единственная возможность сохранить жизнь – привезти оборудование для проведения операции вместе со специалистом из Москвы, а это не бесплатно, разумеется. Государственные квоты на данный вид хирургических вмешательств не предусмотрены, поэтому это возможно только на коммерческой основе…