– У меня есть свои люди в Париже, но вряд ли они обрадуются. Несколько лет назад мы не очень красиво расстались. Кроме того, нужны деньги. Мне пришлось сорваться за тобой и отменить все проекты.

– Я тебя не приглашал, – буркнул я.

На вокзале Карла забрала мой паспорт и оставила чемодан в камере хранения. Она постоянно оглядывалась по сторонам и битый час возила меня на метро в разных направлениях. Подземная обзорная экскурсия это конечно здорово, но опять-таки, я ни о чем таком не просил.

Пока мы ждали еду, Карла достала из сумки картонную папку, в которой лежали несколько подшитых скрепками листов. Черно-белые снимки и ксерокопии вырезок из газет. Я снова ощутил неумолимый горьковатый привкус прошлого. Как в детстве, когда находишь у бабули в шкафу старье, завернутое в газету, разворачиваешь и начинаешь читать. Про коварные нападения диверсантов в давно проигранной войне. Про кассовые сборы и разводы знаменитостей, почивших в респектабельных могилах. Про кулинарные изыски и сериалы в программе телепередач. А потом добираешься до титульного листа с датой, и понимаешь, что тебя тогда не было даже в проекте, а могло и вовсе не быть, если бы войну выиграли другие, звезды сошлись иначе, либо твои родители нашли себе альтернативную пару.

Мужик с лицом шиитского лидера поставил перед нами плошки с салатами и корзинку с горячим хлебом. Карле он принес черный кофе, а мне банку кока-колы. Я бы выпил пива, но не решался спросить, есть ли оно у них вообще.

Запихнув в рот кусок лепешки с хумусом, я открыл папку. Первой шла ксерокопия статьи из «Гардиан» 1989 года. «…Таифские соглашения, подписанные при участии Лиги арабских государств, положили конец многолетнему кровавому конфликту». «…Поставили в затруднительное положение лидеров христианской общины Ливана». «…Фактическая Сирийская оккупация». «…Десятки тысяч христиан вынуждены покинуть страну, скрываясь от преследований за военные преступления». В статье мелькали несколько имен, ни о чем мне не говоривших.

Впрочем, я кое-что слышал о той войне. Когда мне исполнилось тринадцать, маменька замутила эпическую поездку в Иерусалим, хлопотную и лишнюю, как большинство ее проектов. Из толпы израильских родственников, которые истязали нас застольями в перерывах между посещением святых мест и торговых центров, мне запомнился муж троюродной сестры отца. Мрачный мужик в инвалидном кресле, не сказавший за вечер и пары фраз. В 1982 году на подступах к Бейруту он подорвался на самодельной мине, но выжил, хотя, думаю, был не особо этому рад.

Маменька предупреждала, что говорить с этим человеком о войне и увечьях – дурной тон. Но однажды я заметил его одиноко курящим на крыше, подошел и задал вопрос о страхе смерти. Родственник, которого я не видел ни до, ни после, ответил на удивление охотно.

– На войне вовсе не страшно, – сказал он, – там до боли тоскливо, словно черная неподъемная глыба нависает над душой. А так, ты просто сидишь полночи в туалете перед каждым сражением. В бою делаешь то, что тебе говорят и стараешься выжить. Страшно становится потом, через месяцы и годы. Когда осмысливаешь все, что творил сам, что творили остальные. Когда понимаешь, что все это неизбежно будет повторяться, пусть в другом месте и с другими людьми. Потому что нет никаких своих и чужих, есть сильные и слабые. И абстрактные ресурсы, как оправдание и повод.

Я подумал тогда, что не напрасно маменька притащила меня на другой конец планеты. Некоторые разговоры стоят того, чтобы потерпеть окружающий идиотизм.

– Человек, которого я ищу, родился в Ливане, – сказала Карла, вытряхивая меня из воспоминаний, – в христианском квартале Ашрафийе, восточный Бейрут. Их семья восходила к старинному роду, сами они считали себя потомками финикийцев, хотя тому нет никаких научных подтверждений. В восемьдесят пятом он бежал, сменив имя. Сейчас ему должно быть около сорока.

Я перевернул страницу.

С черно-белой фотографии улыбались восемь парней и девушка, одетые в неопрятную военную форму. Они прислонились задами к допотопному джипу с пулеметом. У одного в руках гитара, у двух других – автоматы Калашникова. Пулеметчик, оскалясь кривенькой улыбкой, изображал, будто целится в фотографа. У девушки на шее висел массивный крест.

– Бойцы объединенного христианского фронта, 1983 год, – сказала Карла.

Я невольно подумал о том, что все они давно убиты. Причем девушка погибла первой, она выглядела такой милой и беззащитной.

– Он здесь есть? – спросил я.

– Паяц за пулеметом.

– Мне нужно имя, не говоря уже о компьютере с выходом в сеть. Я не чертов экстрасенс, чтобы находить людей по фотографии. Я всего лишь умею угадывать коды, пароли и шифры.

– Ты можешь больше, чем думаешь, – сказала Карла.

Она начала меня раздражать. Я перевернул страницу. Ксерокопия газетного некролога с текстом, написанным арабской вязью. На нечеткой фотографии мужик лет двадцати пяти, в черной рамке с крестом. Кудрявые волосы и козлиная борода. На Ближнем Востоке, а также в некоторых неблагополучных кварталах Джерси, так выглядит каждый второй.

– Его имя Ауад Мансури, – сказала Карла, – и он якобы погиб в апреле 1985, когда упал в колодец глубиной в несколько метров в долине Бекаа.

– Упал в колодец?

– Не очень достойная смерть. В те годы многие ливанцы раскапывали финикийские захоронения в поисках золотых монет. Из-за войны некому было их остановить, а им нечего было опасаться, кроме древних проклятий и собственного идиотизма.

– Так ты хочешь, чтобы я нашел покойника?

Она перевернула страницу, и мы увидели еще одну заметку:

«Декабрь 1996 года. В результате взрыва, устроенного неизвестными в центре Москвы, погиб гражданин Ливана Камиль Эль-Азрак, временно проживающий в России. По всей видимости, диверсия носит криминальный характер…»

– У него что, как у кошки, девять жизней?

– Не удивлюсь, если больше, – сказала Карла.

К тому времени, когда нам принесли шашлык, я просмотрел содержимое папки три раза. Парень казался неуловимым Джо и воскресающим Фениксом в одном лице. Он был задержан в Берлине при попытке продать поддельные золотые монеты, получил отказ в статусе беженца в аэропорту Торонто, и в 2001 арестован в Хайфе по подозрению в террористической деятельности. В нашем мире невыносимо много информации, но еще больше мусора, догадок и совпадений. Не может быть, чтобы один человек столько всего успел.

Карла выкурила две сигареты, а я доел ее шашлык. Мясо оказалось на редкость сочным, несмотря на сомнительную чистоту рук шеф-повара. Когда я допил колу и начал клевать носом прямо за столом, она высыпала передо мной горсть монет.

– Видишь у двери телефон? Будь хорошим мальчиком и позвони маме.

Ее взгляд говорил, что роль плохого мальчика мне сегодня недоступна.

– Энди, ну кто так поступает?

– Я.

–С тобой опять невозможно разговаривать!

Глядя на Карлу, я подумал невольно, что пусть она и стерва, все же никогда не произносит бессмысленных реплик.

– Никто не хотел тебя арестовывать, – сказала маменька, – полицейские просто пришли поговорить. Знаешь, кстати, что твой друг Джей попал в больницу? Я звонила его матери, я не могу понять, зачем вы ввязываетесь в такие вещи. Чего тебе не хватало дома? Мы же всегда покупали все необходимое, ничего не запрещали… Может, дело именно в этом?

– О чем они спрашивали, мама?

– Где ты был вечером пятнадцатого мая, но я же не знала, что… Я поднялась в комнату, а тебя нет. Ты о родителях подумал? Что нам пришлось пережить за ночь? А где ты там будешь спать, чем питаться? А если ты простудишься?

Карла показала жестом, что пора закругляться.

– Ты должен связаться с нашими родственниками во Франции, погоди, я найду номер…

– Мне пора идти, мама, я позвоню.

– Ты же не можешь…

Могу, мама, я всё могу, еще как. Только не мешало бы поспать.

Покинув гостеприимное парижско-ливанское заведение, мы некоторое время бродили узкими кривыми улицами, то под гору, то в гору. Один раз Карла зашла в магазин, пообщалась там с неприятного вида людьми и купила пачку сигарет. Выйдя к набережной, она остановила такси, на заднем сиденье которого я заснул.